Олли закрыл глаза.
– Не надо.
– Я гадкая, да?
– Нет.
– Я дрянь, да? Противная, страшная, злая, уродина, да?
– Нет.
– Я… да?!
– Я же сказал тебе – нет. – Он уткнулся в подушку. – Нет, не ты. Не ты такая, дело не в тебе.
Она с силой развернула его к себе.
– Смотри на меня, ну, посмотри на меня!
Он обнял ее одной рукой, ее голова прижалась к его груди.
– Не плачь. Ну что поделаешь? Ничего ведь не поделаешь.
Она всхлипывала.
– Не везет мне. Одного вон встретила – бросил, второго – зарезали, тебя вот – а ты… Эх ты! – Всхлипывания становились громче.
– Тише. – Он гладил ее по спине. – Ничего ведь не исправишь. Ничего не исправишь.
– Ду-у-ра-ак ты! – Она всхлипывала горько-горько.
– Я знаю.
Девушка подняла мокрое от слез лицо, он улыбнулся ей.
И тут в спальню вошел Данила. Он был в одних только джинсах. На шее его тускло поблескивала золотая цепочка. Пузырек, словно дождавшись этого самого момента, упал с кровати и подкатился к его ноге.
– Анечка, ты совсем не заботишься ни о собственном здоровье, ни о здоровье нашего больного. Горячо любимого больного, – сказал Данила тихо.
– Оставь ее в покое. Уйди. – Олли не смотрел на друга.
– Нет, почему же, она же должна принять свое лекарство. – Данила схватил девушку за руку и потащил с кровати. – И ты должен принять свое лекарство.
– Уйди! – крикнул Олли и закашлялся.
Данила и ухом не повел. Он поднял пузырек и, подталкивая Анну, повел ее к двери.
– Оставь, не трогай ее! Ну, пожалуйста! – Олли в приступе сильнейшего кашля свесился с кровати.
– Пойдем, Аня. Сейчас всем станет хорошо. Я сделаю тебе укольчик. Ты уснешь и будешь видеть сны. Хочешь видеть сны, детка?
Она всхлипывала и шла, не противясь чужой воле. Глаза ее тускнели, спина горбилась.
– Не смей давать ей эту дрянь! – завопил Олли. – Я прошу тебя! Ну не надо сегодня!
Данила плотно прикрыл за собой дверь. Отсутствовал он минут десять – ровно столько потребовалось на возню со шприцами. Когда он вернулся в спальню, Олли, съежившись, сидел на кровати.
– А вот и твое собственное лекарство. – Данила подошел к нему вплотную и отвесил юноше звонкую пощечину.
В это самое время Верховцев сидел наверху в комнате Мастера. Он не вмешивался в чужие дела: пусть мальчики ссорятся, потом все равно помирятся. Тихо пел Фредди Меркьюри, напольный светильник-меч струил приятный серебристый свет. Верховцев вспомнил свой разговор с Данилой.
– Эту неделю она не должна покидать дом, – строго предупредил он, – делай все, что необходимо.
– Деньги необходимы, вот что. – Данила хмурился, кусал губы. Он прислушивался к чему-то, затем крикнул с раздражением: – Выключи ты этого идиота! Воет, как сирена!
– Фредди воет? – озадаченно спросил Верховцев. Таким тоном Данила прежде не осмеливался с ним разговаривать.
– Да, да! Заткни его. – Он сам нажал кнопку в стереосистеме, убавив звук. – Ее лекарство дорого стоит, Игорь. Поэтому мне нужны деньги.
– Ну так возьми. – Верховцев пожал плечами.
– Ладно. – Данила пошел к двери.
– Я хочу, чтобы на этот раз у нас не было неприятностей, – отчеканил Верховцев. – Чтобы на этот раз в отличие от недавнего прошлого тебе не пришлось делать двойную работу. Об этой девке никто ничего не должен знать. – Ладно. – Данила хлопнул дверью.
Верховцев сделал музыку громче: Фредди Меркьюри, его любимое «How I Can Go On». «Когда в игру актера подмешивается нечто личное, – размышлял он, – эффект бывает поразительный. Они все уже ступили на этот путь. Что ж, поглядим, каков будет результат, конечный результат всей этой трагедии- фарса».
Светильник-меч струил мягкий серебристый свет. Оскар О'Флаэрти Уайльд загадочно улыбался со своего портрета.
