— Как жаль! — пробормотала Анджолина с глубоким сожалением, — её красивая голова нанизана на этот шест.
Эмилио захотел что-то сказать. Он догнал Балли и сказал ему:
— Какие красивые глаза у твоей синьорины! Хотелось бы узнать твоё мнение о глазах моей.
— Глаза неплохие, — заявил Балли, — но нос слеплен не идеально, я увидел недостаток в нижней линии, её можно было бы выполнить и получше.
— Правда?! — вмешалась Анджолина.
— Хотя, возможно, я ошибаюсь, — сказал Балли очень серьёзно, — скоро при свете мы всё увидим.
Когда Анджолина посчитала, что она уже достаточно далека от своего ужасного критика, сказала сердитым голосом:
— Как будто его хромая совершенна.
В «Новом Свете» они вошли в продолговатую комнату, огороженную с одной стороны перегородкой, а с другой, ближе к пивной, витражом. При их появлении вышел официант — юноша, одетый по-деревенски и с соответствующим поведением. Он поднялся на стул и зажёг две газовые горелки, которые скудно осветили большую комнату; официант остался наверху, потирая себе заспанные глаза, пока Стефано не напомнил, покрикивая, что ему не позволено спать. Крестьянин, опираясь на скульптора, спустился со стула и быстро удалился, находясь в превосходнейшем настроении.
У Маргариты болела нога, и она сразу присела. Балли окружил её заботой и предложил стянуть с неё сапог. Но она этого не захотела, заявив:
— Пусть уж он останется на ноге. Я его почти не чувствую.
Как же отличалась от Анджолины эта женщина. Она признавалась в любви, не говоря этого, любящая и чистая, в то время как другая, когда хотела подчеркнуть свою чувствительность, заводилась, как машина, которой для приведения в действие требовалась подготовка.
Но Балли не успокаивался. Он сказал, что она должна снять сапог, и настаивал на этом до тех пор, пока она не заявила, что готова снять и оба сапога, только ей это не поможет, потому что не в них причина боли. В течение вечера Маргарита была вынуждена несколько раз продемонстрировать своё подчинение Балли, так как он хотел показать свою систему в отношениях с женщинами. Маргарита соглашалась с этим и исполняла роль великолепно; много смеялась, но подчинялась. В её словах чувствовалась некая склонность размышлять, что делало её подчинение в данном случае естественным.
В начале Маргарита пыталась завязать разговор с Анджолиной, которая постоянно приподнималась на цыпочки, чтобы увидеть себя в зеркало, висящее на дальней стене, и поправить локоны. Маргарита ей рассказала о своих болях в груди и ногах, которые мучили её, не вспоминая о временах, когда чувствовала себя здоровой. Постоянно глядя в зеркало, Анджолина сказала:
— Правда? Бедняжка!
А потом сразу с простотой добавила:
— А я всегда чувствую себя хорошо.
Зная её, Эмилио улыбнулся, чувствуя в этих словах полное безразличие к болезням Маргариты и в то же время полную удовлетворённость своим собственным здоровьем. Несчастья других помогали ей насладиться счастьем своим.
Маргарита расположилась между Стефано и Эмилио, Анджолина восседала последней напротив Маргариты и смотрела странно на Балли. Эмилио этот взгляд показался вызывающим, но скульптор расценил его по-другому:
— Дорогая Анджолина, — сказал он, не собираясь рассыпаться в комплиментах, — она смотрит на меня так, надеясь, что я найду и её нос красивым, но напрасно. Её нос должен был быть сделан так.
И Балли нарисовал на столе, обмакнув палец в пиво, кривую, которой хотел показать форму носа Анджолины. Но линия получилась толстой, и трудно было представить, что она могла обозначать нос.
Анджолина посмотрела на эту линию, изучая её, и прикоснулась к своему носу:
— Лучше так, как есть, — сказала она вполголоса, как будто было совсем не важно — убедит ли она кого-то или нет.
— Какой отвратительный вкус! — воскликнул Балли, не в силах удержаться от смеха.
Стало ясно, что с этого момента Анджолина начала представлять для него интерес. Балли продолжил говорить про неё неприятные вещи, но казалось, этим он провоцирует её на защиту. И сама Анджолина была увлечена. В её глазах можно было обнаружить ту же благосклонность, которая светилась также и в глазах Маргариты. Одна женщина копировала другую, и Эмилио, безуспешно пытаясь вступить в общий разговор, спрашивал себя, зачем вообще он организовал всю эту встречу.
Но Балли не забыл о нём. Он следовал своей системе, которая больше всего походила на грубость, даже в отношении к официанту. Он ругал его за то, что тот не предложил им на ужин ничего, кроме телятины с подливкой. В конце концов, согласившись взять это блюдо, Балли сделал заказ, и когда официант уже собирался выйти из комнаты, он в порыве неоправданного гнева крикнул ему в спину:
— Ублюдок! Собака!
Официант был ничуть не против того, что Балли его ругает, и выполнил заказ с невероятной быстротой. Так, подавляя всех вокруг, Стефано дал урок Эмилио в полной мере.
Балли удавалось применять свою систему даже в отношении пустяков. Маргарита не хотела есть:
— Смотри, — сказал ей Балли, — это последний вечер, когда мы вместе пошли куда-то. Я не потерплю твои гримасы!
У Маргариты тут же появился аппетит. Причём она согласилась так быстро, что Эмилио показалось, что он никогда не получал такого выражения своей привязанности от Анджолины. Последняя после долгих колебаний и раздумий заявила, что не желает есть телятину.
— Тебе понятно? — сказал ей Эмилио, — Стефано терпеть не может гримас.
Анджолина лишь пожала плечами, ей было всё равно — понравится ли она кому-либо или нет, и Эмилио показалось, что её презрение направлено скорее на него, чем на Балли.
— Этот ужин с телятиной, — сказал Балли с полным ртом и глядя на остальных троих, — не очень-то гармоничен. Вы двое не подходите друг другу: ты — чёрный, как уголь, она — белая, как колос в конце июня. Вы кажетесь нарисованными каким-нибудь университетским художником. Мы же вдвоём могли бы быть представлены на холсте под названием «Гренадер со своей раненой женой».
С подлинным чувством Маргарита сказала:
— И всё же мы так подходим друг другу, что и другие могут любоваться нами.
Серьёзный и грубый даже в этом нежном жесте, Балли поцеловал её в знак благодарности в лоб.
Стыдливая Анджолина принялась разглядывать потолок.
— Не будь придирчивой, — сказал ей сердитый Балли, — как бы вам двоим не было хуже.
— Кто это сказал? — спросила Анджолина, сразу же приняв угрожающий тон по отношению к Эмилио.
— Не я, — запротестовал несчастный Брентани.
— И что вы делаете вечерами вместе? Я его не вижу, значит — это он с ней проводит свои вечера. В свои незрелые годы он познал любовь! Прощай, бильярд, прощайте, прогулки. Я остаюсь один и жду его, или мне приходится довольствоваться каким-нибудь дураком, зашедшим ко мне. Нам было так хорошо вместе! Я — самый умный человек в городе, а он — пятый, потому что после меня остаются пустыми ещё три места, а на следующем сразу идёт он.
Маргарита обрела с поцелуем Балли всё своё прежнее спокойствие и посмотрела на Эмилио ласково.
— Это — правда! — продолжал Балли, — Эмилио мне постоянно рассказывает о ней. Он сильно любит её.
Анджолине, напротив, показалось, что это не достижение быть пятым человеком в городе, и она сохранила своё восхищение к тому, кто его удостоился с самого начала.
— Эмилио мне рассказал, что ты очень хорошо поёшь. Спой нам. Мы тебя послушаем с удовольствием.
— Этого мне ещё не хватало. После ужина я отдыхаю. У меня пищеварение, как у змеи.
Маргарита одна догадалась о состоянии души Эмилио. Она посмотрела серьёзно на Анджолину, потом
