браться.
– Ничего, привыкнешь. Считай, что ты, как и Вадик, в командировке. А это просто номер в гостинице. И все сразу встанет на свои места. В гостиницах мы не особенно требовательны, ну, в смысле уюта. – Мещерский разлил шампанское и поднял свой бокал. – За тебя, Катюша. Чтобы все было в порядке.
– За новоселье. – Катя выпила. Но даже шампанское не доставило ей никакого удовольствия.
– Ты пока тут на кухне оглядись, а я телевизор проверю, подключу тебе.
Мещерский ушел в комнату. Катя осталась на кухне. Распаковала сумку с продуктами, зажгла плиту, поставила чайник. Достала банку растворимого кофе. Обычно на ночь она никогда кофе не пила. Но сейчас всыпала себе в чашку две полные ложки.
Чайник, вскипев, запел-засвистел. И вместе с этим свистом в кухню просочились и какие-то другие звуки. Катя прислушалась: кто-то играл на фортепиано – громко, бравурно. Сбился, взял несколько аккордов, снова сбился. И вернулся к самому началу. Катя прислушалась: этажом ниже кто-то варварски громко, по-ученически неумело и неритмично исполнял «Времена года» Чайковского – «У камелька».
Глава 14
Коллективная жалоба
Мещерский уехал в половине десятого. Медлил у вешалки, переминался с ноги на ногу. Катя вручила ему его куртку, шарф и шапку.
– Все в порядке, Сережа, езжай домой.
– Я мог бы… все-таки как ты тут одна?
– Ничего, не рассыплюсь. Спасибо тебе. Ты и так мне очень помог. Только вот…
– С Вадимом я сам буду говорить. Он, конечно, снова позвонит сегодня, и я с ним серьезно поговорю.
– Тем более сегодня вечером тебе надо быть дома, – мягко сказала Катя и выставила его за дверь.
Щелкнул замок. Она осталась в квартире одна.
Этот узкий длинный коридор. Голый, неуютный. «Наверное, как в общаге, – подумала Катя. – Как в коммуналке». Она никогда не жила ни в общежитиях, ни в коммунальных квартирах и довольно смутно представляла себе, что это такое.
Но этот коридор ей не нравился. Катя поплелась в комнату. Попутно начала раздеваться, достала из сумки махровый халатик. Намеренно разбрасывала вещи – это туда, на кресло, это на диван. Кофточка приземлилась на ковер, джинсы упали на пол. Милый сердцу, привычный глазу хаос немного взбодрил. «Пусть все так и остается, – решила Катя. – Завтра утром, когда проснусь, можно будет вообразить, что я дома». Она оглядела комнату – чистые бежевые обои, голый подоконник. Нет, как дома не получится, нет.
И тут она вспомнила, что завтра не надо идти на работу. Потому что работа здесь, что называется, на дому. Катя набросила халат и пошла в душ. Долго шпарила ванну горячей водой. Зеркало над раковиной запотело. Катя коснулась стеклянной поверхности, написала на матовом поле свое имя, нарисовала сердечко. Вода гудела, наполняя ванну. Дверь, не имевшая запора, никак не хотела закрываться. Кате пришлось с силой захлопывать ее, но и это не помогало.
Вот и сейчас белая дверь медленно со скрипом открылась, впуская в теплую ванную прохладный воздух. Катя смотрела в зеркало: по стеклу стекали струйки, нарисованное сердце таяло прямо на глазах. В зеркале, как в тумане, Катя снова увидела себя, дверь и…
Коридор тоже отражался до самой входной двери. Катя подумала: как неудачно расположена в этой квартире ванная – фактически напротив входа. Нет бы ближе к кухне, там, где ютится бесполезный пустой чулан.
После душа Катя быстро разобрала на диване в большой комнате постель и легла. Слава богу, ночью никакой оперативной инициативы от нее не требовалось. А утром… Там решим, утро вечера мудренее.
Около одиннадцати Катя уснула. И спала без снов. А потом вдруг проснулась – легко и сразу, как обычно просыпалась по выходным в десять или в одиннадцать часов утра. Но в комнате было темно. Катя нашарила часики, включила светильник. Стрелки показывали половину четвертого. В квартире было очень тихо. Катя приподнялась на локте. Что это? Что это было? Ведь ее что-то разбудило. Какой-то звук. Спросонья она плохо ориентировалась – где она, что это за комната? Ах да…
Звук повторился. Он шел из темного коридора. Нет, из-за входной двери, с лестничной клетки. Катя вскочила с дивана, без тапочек босиком ринулась в коридор. В двери, точно призрачный кошачий глаз, мерцал желтый огонек. Катя не сразу сообразила, что это – обычный дверной «глазок», освещенный снаружи лампочкой. Она прильнула к «глазку» – пустая лестничная клетка, зеленая металлическая труба лифта, забранная сеткой.
Звук был тот же самый. Металлический лязг. Это всего-навсего ехал лифт. Кто-то вызвал его на первый этаж и теперь поднимался. Катя подождала: лифт миновал пятый этаж и остановился на шестом.
Катя вернулась на диван. Это просто лифт. Кто-то из жильцов загулял и вернулся поздно. А я хочу спать. Я буду спать. И вообще, на новом месте приснись жених невесте…
Она вздрогнула, снова оторвала голову от подушки. Часики оглушительно тикали у изголовья. На белом потолке, бледно освещенном заоконным фонарем, точно черные змеи, шевелились тени. «От ветвей, ветер их колышет там во дворе, – Катя смотрела на этот рваный узор над головой. – Какие высокие потолки в старых домах. Сколько тут воздуха…»
Но в комнате было душно. Катя физически чувствовала это. Пришлось снова вставать, открывать форточку. Чтобы дотянуться до нее, пришлось вскарабкаться на подоконник. За окном был пустой, залитый огнями Ленинградский проспект.
Катя подумала: вот, наверное, идиотское зрелище представляет она сейчас, в ночнушке, полуголая на подоконнике. Вот если кто в окно посмотрит. Но нет, никто ее не видит. Город спит. Все окна в корпусе темны. В первом и втором корпусах тоже все спали.
Катя приоткрыла форточку, вернулась в постель. И сразу же уснула.
