– Простите великодушно, Роман Валерьянович, без комментариев. Гражданин Изумрудов должен сейчас поехать с нами.
– Куда? – тихо спросил Салтыков.
– Пока в отделение милиции. Дальнейшее зависит от правдивости и честности его показаний. Прокуратура, суд, тюрьма – мест много.
– Роман, я ничего не делал! – воскликнул Изумрудов.
Салтыков шагнул вперед, заслонил собой парня. Катя видела: Анна, все время державшаяся рядом с Салтыковым, пыталась его остановить, но он мягко отвел ее руку.
– Извольте объясниться, – отчеканил он со своим неподражаемым старопетербургским акцентом. – В чем вы обвиняете мальчика?
– Мальчика мы ни в чем не обвиняем. Пока что, – зловеще парировал Колосов. – У мальчика пока что мы хотим только выяснить обстоятельства убийства настоятеля местной церкви небезызвестного всем вам отца Дмитрия.
– Отца благочинного? – испуганно воскликнула Долорес Дмитриевна.
– Я ничего не делал, – Изумрудов схватился за Салтыкова, как утопающий за соломинку. – Ромочка, честное слово… Ромочка, верь мне, я никого не убивал!
Когда он выкрикнул это свое «Ромочка» – так жалобно и так ужасно по-женски, в холле что-то сразу изменилось. Катя ощутила это как перепад давления. Мещерский, видимо, тоже это почувствовал. Перевел изумленный взгляд с Изумрудова на Салтыкова.
– Вы не посмеете увезти его отсюда, – сказал Салтыков.
– Не посмеем? Мы, между прочим, уважаемый, при исполнении служебных обязанностей, – ледяным тоном отбрил его Колосов, давая понять: с политесом, с вежливостью покончено. – А противодействие – дело опасное, тем более для иностранца.
Но Салтыков ничуть не испугался. Положил на плечо Изумрудова руку, словно брал его под свою защиту.
– Да вам-то что до этого, Роман Валерьянович? – удивился Колосов. – С вами мы уже беседовали. Пока у нас к вам никаких новых вопросов нет.
– Вы не увезете его отсюда! – голос Салтыкова зазвенел. – Вы не посмеете. Это… это форменный большевизм – вот что это такое! Насилие! Вы не заберете его у меня!
– Роман! – это вырвалось у Анны.
– Ах, оставьте меня, Аня, оставьте! Вы не посмеете увезти моего мальчика!
– Ну-ка, пацан, руки, – скомандовал Колосов. Оперативники подхватили Изумрудова, и уже через секунду на его запястьях защелкнулись наручники. Колосов сам выбирал – новенькие, блестященькие!
– Нет, ни за что, я не дам, не позволю! Не смейте! – Салтыков попытался оттолкнуть от Изумрудова одного из оперативников. – Не трогайте его!
– Роман, тихо, тихо, ты что? Успокойся, – Мещерский протиснулся к нему, стараясь привести его в чувство. – Так нельзя. И вообще, тут не Франция… И там тоже так нельзя вести дела с полицией… Мы сейчас же позвоним твоему адвокату.
– К черту адвоката! – Салтыков гневно обернулся к Мещерскому. – Я не дам увезти моего дорогого мальчика, моего бесценного, единственного друга, мое сокровище! Он ни в чем не виноват. Кто угодно, только не Алексис! Я ручаюсь за него словом чести. Я внесу за него залог! Все, что угодно, только не увозите его, не забирайте его у меня!
Оперативники по знаку Колосова потащили упирающегося Лешу на улицу к машине. Салтыков, буквально волоча повиснувшего на нем маленького Мещерского, ринулся за ними, изрыгая проклятия на русском и французском. Следом бросилась Анна. Катя видела, как она тоже пыталась удержать Салтыкова. Но он уже без всяких церемоний оттолкнул ее.
Когда Изумрудова запихнули в «газик», Салтыков буквально прилип к его забрызганным грязью, зарешеченным дверям, снова что-то неистово выкрикивая по-французски. «Газик» тронулся, и он побежал за ним. Катя глазам своим не верила. Салтыков бежал, спотыкаясь о рытвины. В изнеможении остановился на середине парковой аллеи. Затем повернул назад и бросился к стоявшей во дворе машине Мещерского. Мещерский стремглав кинулся к нему. Катя смотрела на них – они спорили, убеждали друг друга, жестикулировали. Все было как в немом кино. Сели в машину – Мещерский за руль, Салтыков – рядом.
– Ха! – хмыкнул кто-то у нее за спиной. Она обернулась: это был Иван.
– Ха-ха, – повторил он, словно ворон каркнул. – Ха!
И вдруг его словно прорвало. Он согнулся пополам и разразился таким смехом…
– Прекрати! – крикнула Анна. Но он продолжал смеяться, смеяться, смеяться, не в силах остановиться.
Взревел мотор: машина Мещерского, взметая фонтан грязи из лужи, стартовала со двора, увозя с собой и Мещерского и Салтыкова – в отделение милиции в погоню за «газиком»-разлучником.
– Да что же это тут такое делается-то, а? – потрясенно прошептала Долорес Дмитриевна. – Какой-то вселенский содом просто, а не дом! Валя, Валечка, сыночек, ты где?
Долорес Дмитриевна, как всякая мать, пыталась оградить от этой новой, столь неожиданно грянувшей катастрофы свое самое дорогое – сына.
Катя увидела Валю Журавлева позже, когда уже вернулась в дом. Он сидел в гостиной, на валике дивана, боком, болтал ногой в кроссовке. Рядом, откинувшись на мягкую спинку дивана, сидела Марина Ткач. Правой рукой она закрывала глаза, словно оберегая их от электрического света и чужих нескромных взоров. В левой ее руке тлела сигарета.
