Сегодня рано утром прибыли на машине двое таких молодцов в бронежилетах. Очень, очень внушительный вид. И собака с ними, овчарка. Будут теперь охранять парк и окрестности. Я разместил их в павильоне «Зима».
– Разве охрана будет не с вами во флигеле? – спросила Катя.
– Нет, в доме их не будет.
– Но почему? – удивленно спросил Мещерский. – После таких событий мне кажется, что именно дом в ночное время нуждается в…
– В моем доме их не будет, – повторил Салтыков. – Они нас стеснят. Вполне достаточно того, что они займутся патрулированием парка.
– Он тоже с тобой согласен? – тихо спросил Мещерский, кивая: в конце аллеи появился Малявин. Он был в черном строгом костюме. Шел медленно, понуро, нехотя.
– С Денисом Григорьевичем мы это еще не обсуждали. Я не хочу докучать ему такими мелочами. Ему сейчас хуже, чем кому-либо. Такая утрата, – Салтыков покачал головой. – Он был болен эти дни. А тут у нас сразу все работы встали.
– Да? А я-то думал, что вы уже обследовали то подземелье под фундаментом павильона, – Мещерский невесело усмехнулся.
– Я пока приостановил все, – сказал Салтыков. – Не до этого сейчас. Потом возобновим, обследуем. Тебе нравится, как они играют? – он повернулся к музыкантам. – Какие виртуозы!
– Где ты их откопал?
– О, это в консерватории – заглянул случайно с приятелем из французского посольства. Он меня и познакомил. Молодежный квартет, победитель конкурса в Праге, – Салтыков разглядывал молодых музыкантов, как кукол – восхищенно и придирчиво. – Как всякие начинающие гении, они бедны, неустроенны… Я пригласил их сюда. Возможно, мы даже снимем с ними клип здесь, в декорациях усадьбы… Ты осуждаешь меня?
– Что ты, нет, – Мещерский потупился.
– Здесь было очень плохо все эти дни. Очень тяжело, понимаешь? Какое-то смертное оцепенение во всем, отчаяние, страх, недоверие и апатия… Прежде я так любил это место, а сейчас начал ловить себя на мысли, что… В общем, я не мог дальше этого выносить. А тут первое за эти дни радостное известие – освободили Алексиса, Лешеньку… Ну я и решил устроить маленький праздник. Эти мальчики – они очень музыкальны, очень талантливы… А в Лесном всегда звучала музыка. Здесь когда-то играл сам Гольденвейзер. А у прежних владельцев Лесного, князей Лыковых, говорят, даже был свой собственный роговой оркестр.
– Из крепостных? – спросила Катя.
– Да, конечно же, из крепостных… Сереженька, я тебя спросить хотел, а что Аня, она…
– Она снова работает в антикварном магазине. Это все, что я знаю, – сказал Мещерский. – Может быть, ты все-таки сам позвонишь ей?
– Непременно. Я и тогда хотел. Тогда… Как же все это… ужасно! Ведь было так хорошо, и вот, – Салтыков махнул рукой. – Вы устали с дороги. Екатерина, Катенька, прошу вас, чувствуйте себя как дома. Сегодня мы не станем больше говорить ни о смертях, ни об убийствах – сегодня будет только музыка. Друзья! – окликнул он уставших музыкантов! – Пожалуйста, продолжайте!
Осеннее солнце дробится в стеклах, играет огнями. Гроздья рябины, желто-багряный узор листвы. Один ясный погожий денек на недели дождей…
Подошел Малявин. Мещерский забормотал слова соболезнования. Малявин поздоровался с ними за руку, показал на музыкантов:
– Складно играют, как по нотам. Оригинально вы это придумали, Роман Валерьянович.
Катя разглядывала его украдкой: помятое лицо, потухший взгляд. Что было в этой его фразе? Одобрение или упрек, равнодушие или неприязнь?
Один, только один ясный погожий денек на сотни лет дождей…
А в гостиной ждал их еще один сюрприз – Леша Изумрудов собственной персоной. Дни, проведенные в предварительном заключении, не прошли для него даром. Увы, юный красавец выглядел сейчас неважно. Сидел на диване вместе со своим приятелем Валей Журавлевым, смотрел по телевизору фильм – ужастик по роману Стивена Кинга.
– Привет, – поздоровалась Катя. – Слава богу, вас отпустили. Все тут так переживали из-за вас, Леша.
Он посмотрел на нее, вздохнул, подвинулся, давая место.
– Изумруд, ты лучше расскажи, с кем ты в камере парился, – хмыкнул Валя.
– Да ну, вспоминать неохота, – красивые черты Леши Изумрудова исказила брезгливая гримаса.
– Ну интересно же, расскажи. Вам интересно, правда? – наклонился Валя Журавлев к Кате.
Она почувствовала исходивший от него запах пива – едва уловимый. Видно, молодое поколение этого дома спасалось от тягостной атмосферы своими средствами: ребята явно уже успели раздавить по банке «Туборга».
– Леша, расскажите, – поддержала Катя. – Если, конечно, вам это не тяжело.
Валя Журавлев убавил звук телевизора.
– Мне сейчас кажется, что все это было не со мной. Представляете, я сидел с настоящим психом, – Изумрудов скривил губы. Были они у него, как заметила Катя, пухлые и чувственные. – Я даже решил сначала, что он раньше в этой нашей больнице лечился, в дурдоме. Тварь редкая. Целыми днями рассказывал мне, как он перед здешними тетками голым, без трусов по улице бегал. Раздевался и пугал до полусмерти.
