бокалы. Она не терпела, когда кто-то посторонний (пусть даже друг Сережечка) критикует «их работу».
Подошел официант.
– Проблемы? Что закажете на десерт?
Мещерский засопел, взял меню.
– Мы еще не выбрали, позже.
Катя молчала. Минуту молчала, пять минут, потом ей это надоело. Ведь она вызвала Мещерского не ссориться, а советоваться, эксплуатировать его светлые «серые клеточки».
– Ладно, все хороши, чего уж там, – вздохнула она. – Мир?
– Конечно, мир. – Мещерский тоже вздохнул, растерянно заулыбался. – И я своей вины не снимаю, только он… Андрей… я представить себе не могу его в роли убийцы.
– Все на нем сходится, но есть одно обстоятельство, вернее, не одно даже. – И Катя начала рассказывать Мещерскому про посещение дома Москалевых, про визит генерала в Центр иммунологических исследований, а также про госпиталь.
– И все это случилось за эти два дня с той нашей встречи?
– Многовато событий?
– Я что-то окончательно запутался. – Мещерский погладил бороду. – А при чем тут ВСЕ ЭТО?
– Не знаю. – Катя отвечала совершенно искренне. – Просто у меня из головы не идет все это. Их семья. Они ведь совершенно обычные люди, отец военный – ну пусть он занимает высокую должность, а мать Регина – она просто генеральская жена, каких сотни… И мальчик, он просто школьник… сбежал из дома, и это все тоже бывает, случается, но…
– Что «но»?
– Там у них что-то не так – в их доме. В их семье. Я, когда туда попала, сразу это почувствовала. Регина… она словно чего-то боялась. Сложно объяснить, это надо видеть. И мальчишка, он… Понимаешь, я его спросила: это ты был тогда на шоссе? Я имела в виду показания свидетельницы из Белян. Она возвращалась под утро на машине из аэропорта и увидела на дороге подростка, в котором потом опознала пропавшего Данилу Москалева. И она не остановилась, проехала мимо, сказала, что испугалась. Испугалась мальчишку, такое выражение еще странное употребила: «он словно что-то высматривал, караулил», ее до смерти напугал его вид. И когда я его спросила, я ЭТО и ТОЛЬКО ЭТО имела в виду.
– Ну?
– А он… Он так себя повел, будто… Там, у этих Белян, потом, уже ночью, случилось ДТП. Почти что на наших глазах. Пьяный водитель не справился с управлением и вылетел в кювет, машина перевернулась. Когда мы подъехали, он был весь в крови и орал… Мы решили, что это шок. У него было практически оторвано одно ухо, и он кричал, что кто-то только что напал на него, разбив стекло, схватил его за шею, ранил. Это, конечно, был пьяный бред. Но там, в доме у Москалевых, мне вдруг на какую-то долю секунды показалось, что Данила… что он… ОН тогда дотронулся именно до уха, и в лице у него было что-то ненормальное, что-то дьявольское… Сережа, у меня было такое впечатление, что он… ОН НАМЕКАЕТ, понимаешь? И одновременно издевается.
– Катя, ты прости, но все это как-то…
– Да я понимаю. Разве я спорю? – Катя пожала плечами. – И тем не менее есть кое-какие конкретные факты. Ну, во-первых, Надежда Тумайкина – первая жертва, она была домработницей в семье Москалевых. Ты сам свидетель, как генерал вдруг ни с того ни с сего явился на место происшествия.
– Но он же тоже в органах служит. Он вел себя как большой важный начальник.
– Не совсем, не совсем. – Катя покачала головой. – Во-вторых, Москалев привез образцы своей крови для анализа ДНК, для сравнения с теми образцами, которые были взяты с места убийства.
– По-твоему, этот ваш генерал… как ты сказала, этим самым НАМЕКАЕТ, что он и есть настоящий маньяк? Не там, мол, ищете, вот он я, проводите экспертизу, сравнивайте. Потом берите, вяжите меня, все что угодно со мной делайте, только, пожалуйста, остановите меня. Да брось, Кать, это уж совсем ни в какие ворота, – хмыкнул Мещерский. – Это из области бульварщины типа «оборотень в погонах». Генерал Москалев – маньяк, убивший домработницу… Абсурд.
– Анализ ДНК не только идентифицирует личность, – сказала Катя, – устанавливаются еще родственные связи.
– То есть ты хочешь сказать…
– Что, если он подозревает, Сережа? И хочет свои подозрения проверить, убедиться с помощью экспертизы?
– Подозревает своего сына в убийстве? Двенадцатилетнего пацана?
Снова возник официант с твердым намерением получить наконец-то заказ на десерт. За столом повисла пауза.
Долгая пауза. Катя ждала, когда же, ну когда Мещерский перестанет вот так глупо таращиться, переспрашивать, кудахтать, как курица, когда же призовет на помощь все свои аналитические способности, логику свою хваленую, которой так порой кичится. Но он только запустил пальцы в свою кудлатую бороду. А она, эта чертова борода, – что она смыслит в таких вещах?
– Регина мне сказала, что все началось после посещения госпиталя, – Катя смотрела за окно, на вечерние огни, на грохочущий трамвай, проносившийся мимо ресторана по Чистым Прудам. – В госпитале творятся странные вещи, я сама тому свидетель. Полковник Приходько мертв. У нас все сходится на Угарове. А я… я завтра пойду к Гущину, не знаю, что получится, но я все-таки должна, обязана с ним еще раз поговорить.
Глава 35
Оторвался от погони
Угнанную «Тойоту» Андрей Угаров бросил на какой-то улице – он не помнил названия. Он вообще ничего не замечал, целый мир, целый город ночной – Москва – окружал его со всех сторон: огни, рекламы, мокрый асфальт, редкие прохожие, спешащие домой под зонтами, милицейские сирены все глуше, дальше – нет, ничего этого он не замечал.
Дождь нескончаемый… Чья-то тачка, припаркованная у кафе. Звон разбитого стекла, сигнализация сработала – наплевать, он проворнее, быстрее – снова за руль – мотор завелся. Темные улицы, поворот направо. Мимо проплыла высокая стена. Нет, это не Архангельский парк, это Донской монастырь. Как его занесло сюда? Дальше Шаболовка, здесь можно снова поменять машину, найти подходящую в каком-нибудь дворе.
Дождь… Хлопнув дверью краденого авто, он подставил свое лицо под холодные струи. Он оторвался… Погоня где-то там далеко позади. Они, ЭТИ, его не найдут. Его отыщут ДРУГИЕ.
Плечо саднит… Что это, кровь? Он поранился о стекло, когда прыгал. Это его кровь, надо же… Он смотрел на свою испачканную ладонь с тупым удивлением. Темный двор-колодец старого «сталинского» дома. Еще пять минут назад был ведь на улице возле машины. Он не помнит, как прошел эти двести метров. Темный двор, в окнах нет света. Никто не увидит его здесь, никто не донесет. Но никто, никто и не поможет ему.
Может, в Донском монастыре помогут ему? Нет, он ведь никогда ни во что такое не верил. Даже не задумывался, он просто жил так, как считал нужным, так, как хотел. И вот ЭТО вошло в его жизнь без спроса, не требуя ни веры, ни его согласия.
ВОТ ТАК, НАВЕРНОЕ, СХОДЯТ С УМА.
Он лишился рассудка там, в парке, когда увидел ту проклятую бабу и пошел за ней следом по аллее… Да, да, он лишился рассудка, он болен…
Но он ведь сам хотел этого – идти, преследовать по пятам, выследить ее, узнать, где она живет и… Это был его выбор. И он помнил то свое состояние в тот момент – в тот великий страшный момент. Он ненавидел и одновременно ощущал полную свободу. Он ощущал себя божеством, в чьей власти и жизнь, и смерть, и ненависть, и любовь, и память…
Там, на той аллее, в том парке, где мать навсегда покинула его, ушла из его жизни, он мог наконец отомстить ей за все.
И это неважно, что на ее месте тем вечером оказалась другая. Замена объекта – это же так просто. Они все одинаковы, шлюхи, когда стонут от страсти в постели, когда кричат от боли…
Там, во дворе, – не в парке на аллее, а во дворе своей деревянной хибары она не успела вскрикнуть…
