издаля все видно. Уж мы и в поселковую администрацию жаловались, так там, наверное, проплочено все… И в село ходили в церковь батюшке говорили: мол, что если сатана у нас тута радения ночные справляет?
– Вроде и самолет прилетал, да, бабушка? – громко спросил старуху Колосов.
– И самолет, и не один раз – в Бруски-то. И опять на закате, на ночь глядя. Володька наш подвозил их, этих летчиков-то – сотню они ему дали на пропой души, сам хвалился. Прямо к дому тому, а там уж машины, машины – иностранные все. И народа – полон дом. А что там ночью делать, как не сатану ублажать?
Нехороший дом за рощей оказался старой одноэтажной развалюхой – окна заколочены досками, двор зарос травой и бурьяном. Однако на ветхой двери висел новый замок.
– Участкового надо и понятых – вскрывать, – следователь прокуратуры после долгой дороги присел на валявшееся возле крыльца бревно.
– Обойдемся своими силами. Мы же просто так – поверхностно глянуть, – хмыкнул Колосов.
Катя знала – среди прочих своих талантов он обладает умением открывать любые, самые хитрые замки отмычкой. Профессия – чему только не научит!
В доме пахло гнилью, сыростью, мышами и еще чем-то – запах был тяжелый, тошнотворный, словно прокисшие нечистоты древней выгребной ямы собраны были здесь, под ветхими половицами. Было сумрачно, в комнатах напрочь отсутствовала мебель – только на полу валялись окурки. Колосов нагнулся, поднял несколько:
– Вот, пожалуйста, – «Кэмел», вот «Мальборо», вот «Давидофф». Нехило для бедной деревни, а? Давность – несколько месяцев. А вот взгляните сюда: тут, тут и вон там – следы разноцветного воска. Везде тут были свечи прилеплены – на подоконниках, на полу. А вот и самое главное, то, ради чего я сюда вас пригласил, – он указал в простенок между наглухо заколоченными окнами, достал фонарик и посветил.
На стене отчетливо проступал рисунок, сделанный углем. Катя подошла ближе – странное и вместе с тем знакомое изображение. Только на фотоснимках, запечатлевших татуировки Иванникова и Неверовского, все было мельче, смутнее. Татуировка Неверовского и вообще была наполовину затерта, а тут…
В простенке грубыми штрихами была изображена крупная птица в какой-то нелепой раскоряченной позе – словно кто-то перепутал ее с бабочкой и распластал, подготавливая к коллекции, чтобы насадить на гигантскую булавку. Катя прикинула – по виду вроде бы ястреб, а может, сокол? Что-то для сокола выражение больно хищное. Клюв крючком, лапы когтистые. И где это видано, чтобы из птичьего туловища вырастали еще два голых торса – мужской и женский? Головы мужчины и женщины были обращены друг к другу, руки сплетены в объятии. Левое крыло птицы осеняла корона, правое – человеческий череп. Катя перевела взгляд ниже – между раскоряченных когтистых птичьих лап на месте анального отверстия под хвостом был нарисован широко открытый человеческий глаз.
– Это какой-то символ, – сказал Колосов. – Двое из наших убитых, Неверовский и Иванников, при жизни были помечены им. Похоже, это что-то вроде герба или знака отличия.
– Или клейма, – тихо заметила Катя.
Когтистые лапы птицы сжимали короткий жезл в форме колоса.
– Мутант какой-то, – хмыкнул следователь прокуратуры, – плод чьей-то параноидальной фантазии. Разве здесь на птичьей заднице – место человеческому глазу?!
ГЛАВА 21
НА ЛОВЦА
Из Брусков поехали прямо в прокуратуру. А когда вернулись в главк, уже смеркалось. Весь обратный путь Катя наблюдала за Колосовым. Внешне он вроде был в полном порядке. Но…
– У тебя как вечер – свободный? – спросила она, когда пора было прощаться у проходной под любопытным взглядом дежурного сержанта. – Давай где-нибудь посидим.
Они пересели в колосовскую «девятку», припаркованную на углу зоологического музея. На Никитской улице, на удивление «беспробочной», зажигались фонари. Катя украдкой смотрела на своего спутника – лицо его было сосредоточенным, словно он вспоминал что-то важное. И это важное от него ускользало.
В баре напротив дома Пашкова сидели за низким столиком на мягком диване. Колосов заказал коньяк и, казалось, собирался надраться как следует.
– Странная жизнь у меня пошла, – призналась Катя, нарушая его глухое молчание, – сплошные разъезды и кафешки. А еще самолеты и эксперименты. Оккультные тайны. А кончится все глупейшей статейкой в «Криминальном вестнике».
– Оккультные тайны? – он словно очнулся. – А наш Грачевский, между прочим, увлекался оккультизмом. Катя, ты…
– Что?
– Ничего. Жест великодушия, да? Редкий подарок? Снисхождение к слабости, – он криво усмехнулся. – Сидишь тут со мной и сама собой гордишься – какая я вся такая чуткая…
– А что, было бы лучше бросить тебя сейчас одного?
– Бросить… Парадокс: чтобы тебя не бросили, чтобы по-настоящему обратили внимание, надо всерьез повеситься.
– Ну что ты болтаешь? Ты совсем уже пьяный.
– Я трезвый как… как покойник. Горло вот только все еще болит, черт… глотать больно, – он потер горло рукой. – И коньяк тут – дрянь. Эх, рыбы, пейте, рыбы, за мой день рождения… Знаешь, Серега Мещерский толковал мне как-то про одного гуру в Индии, который исполняет желания. Так вот там, в сауне, я подумал – все наши желания, собственно, сводятся к одному… Ты очень сильно чего-то хочешь, до смерти хочешь и вдруг – бац, темнота и боль. И тебе уже ничего не надо. И где все, что ты так сильно желал? И где ты сам?
– Никита, тебе пора отдохнуть. Поедем, я провожу тебя. Могу даже сама сесть за руль, – Катя смотрела на него – какое у него отчаянное несчастное лицо… Вот вам и реакция на эксперимент, на стресс. А все
