моделью ложной памяти, а личность оставляли на вечное хранение в ячейках памяти города — то есть на Берегах Памяти, пока не наступало время вызвать его к жизни.
Наконец наступил день, когда в Диаспаре не осталось ни одного живого человека. Там был только Центральный Компьютер, выполнявший встроенные в него приказы и контролировавший Берега Памяти, на которых мы спали. Не осталось никого, кто бы соприкасался с прошлым. История началась именно в этой точке.
Затем, в определенной последовательности, один за другим, мы были вызваны из ячеек памяти и снова обрели плоть. Диаспар начал выполнять свои функции, подобно впервые приведенной в движение новой машине.
Еще в самом начале у многих из нас возникали сомнения: Вечность — это слишком долго! Мы понимали, насколько опасной является попытка полностью замуровать себя, спрятавшись от Вселенной, не оставив выхода. Нельзя было пренебречь требованиями нашей культуры, поэтому мы тайно внесли необходимые изменения, придумав
Несмотря на неспособность оценивать происходящее критически, что вполне естественно для состояния сна, у Джесерака все же мелькнула мысль: как может Ярлан Зей говорить со знанием дела о том, что произошло через миллиард лет после него? Это несколько сбивало с толку, нарушая пространственно- временную связь.
Путешествие приближалось к концу. Стены тоннеля больше не проносились мимо них с головокружительной скоростью. Ярлан Зей теперь говорил настойчиво и повелительно — не так, как раньше.
— Прошлое закончилось. Во благо или во зло, но мы завершили свой труд. С ним — покончено. Джесерак, когда тебя, как и всякого другого, кто живет в Диаспаре, создавали, в тебя вложили страх перед внешним миром, потребность оставаться в городе. Теперь ты знаешь: этот страх — беспочвенный, ничего под собой не имеющий, навязанный искусственно. Я, Ярлан Зей, внушивший тебе этот страх, ныне освобождаю тебя от его бремени. Понял ли ты?
Голос Ярлана Зея становился все громче и громче, пока пространство вокруг не загудело и не завибрировало, а цилиндрический снаряд, в котором он мчался под землей, стал нечетким и задрожал, как будто сон заканчивался. Но даже когда видение исчезло, голос продолжал настойчиво звучать: “Джесерак, ты больше не боишься.
Он боролся со сном, подобно тому как ныряльщик выбирается на поверхность из глубин океана. Ярлан Зей исчез, а Джесерак все еще находился в бессознательном состоянии. Знакомые голоса, которые он не мог узнать, подбадривали его, и он чувствовал, как руки друзей поддерживают его. Затем, подобно быстрому рассвету, сознание вернулось к нему.
Джесерак открыл глаза и увидел, что рядом с ним стоят Элвин, Хилвар и Джерейн и с нетерпением смотрят на него. Но он не обратил на них внимания: он был слишком поражен чудом, представшим перед ним, — панорамой лесов и рек и синим куполом открытого неба.
Джесерак находился в Лисе и не боялся.
Никто не мешал ему запечатлеть в памяти это неповторимое мгновение. Наконец, убедившись в том, что все это ему не снится, он повернулся к своим товарищам.
— Спасибо, Джерейн, — сказал Джесерак, — никогда бы не подумал, что ты добьешься успеха.
Психолог, весьма довольный собой, что-то налаживал в маленьком приборе, висевшем в воздухе с ним рядом.
— Ты доставил нам несколько беспокойных минут, — заметил он. — Время от времени ты пытался задавать вопросы, на которые нельзя было логично ответить, и я опасался, что придется прервать сеанс.
— А если бы Ярлану Зею не удалось меня убедить, что тогда?
— Тебя бы в бессознательном состоянии доставили в Диаспар. Очнувшись там, ты даже не подозревал бы, что побывал в Лисе.
— А образ Ярлана Зея, который вы мне внушили… Многое из его рассказа правда?
— Думаю, почти все. Меня больше волновала не историческая точность, а убедительность саги. Но Каллитракс, изучавший ее, не нашел никаких ошибок. Она, несомненно, соответствует тому, что нам известно о Ярлане Зее и происхождении Диаспара.
— Значит, теперь мы действительно сможем открыть город, — сказал Элвин. — Понадобится много времени, но в конце концов страх удастся нейтрализовать. Тогда каждый, кто пожелает, сможет покинуть Диаспар.
— Времени действительно потребуется много, — сухо ответил Джерейн. — Но не забывай — Лис недостаточно велик, чтобы принять еще миллион человек, если все захотят прийти сюда. Не думаю, правда, что это случится, но все возможно.
— Проблема решится сама собой, — ответил Элвин. — Лис мал, но мир — велик. Почему весь он должен быть отдан на откуп пустыне?
— Ты все мечтаешь, Элвин, — заметил с улыбкой Джесерак. — А я — то думал: чем ты будешь заниматься теперь?
Элвин ничего не ответил. За последние несколько недель он сам все чаще задавался этим вопросом. Когда они спускались с холма по дороге в Эрли, Элвин шел позади всех, погрузившись в размышления. Не превратятся ли грядущие века его жизни в долгую дорогу вниз?
Ответ зависел от него самого. Он выполнил свой долг. Пора начинать жить.
Есть какая-то особая грусть в успехе, в сознании, что долгожданная цель наконец достигнута и нужно выбирать новое направление в жизни. Именно это состояние переживал Элвин, когда бродил в одиночестве по лесам и полям Лиса. Даже Хилвара не было с ним: иногда наступает такой период в жизни, когда человек должен удалиться даже от самых близких друзей.
Хотя он заранее не знал, какая деревня станет его следующим пунктом назначения, нельзя сказать, что он бродил бесцельно. Элвин искал не место, а скорее настроение, впечатление — короче, образ жизни. Диаспар теперь в нем не нуждался: зерна, посеянные здесь, давали бурные всходы. Теперь он не мог ни ускорить, ни замедлить происходившие изменения.
Эта мирная страна тоже изменилась — и будет меняться и дальше. Элвин часто задумывался над тем, был ли он прав в беспощадном стремлении удовлетворить свое любопытство, открыв древний путь между двумя культурами. И все же будет лучше, если Лис, как и Диаспар, узнает правду: ведь и он был частично основан на страхе и вымысле. Иногда он пытался представить, каким станет новое общество, и верил, что Диаспар должен отказаться от добровольной тюрьмы — Берегов Памяти — и непременно восстановить цикл жизни и смерти. Хилвар считал это возможным, хотя Элвин и не понимал во всех тонкостях его предложения. Возможно, когда-нибудь настанет время — и любовь в Диаспаре перестанет быть совершенно бесплодной.
Неужели именно любви ему так не хватало в Диаспаре, размышлял Элвин, неужели именно полнота чувств — его главное устремление. Теперь он знал: когда жажда власти, честолюбие и любопытство удовлетворены, в душе остаются и другие стремления. Никто и никогда не переживал такого синтеза любви и желания, существующих в Лисе, — Элвин даже не догадывался об их существовании до прихода сюда.
Элвин ходил по планетам Семи Солнц — первый человек за миллиард лет, но теперь это мало значило для него. Иногда ему казалось, что он отдал бы все свои достижения за то, чтобы услышать крик новорожденного ребенка и знать — это его дитя.
Возможно, в Лисе он когда-нибудь найдет то, чего хочет. Здесь в людях были тепло и
