он. – Подумать только! «Вова». И каждая свинья может называть меня на «ты». Он потер лоб. Картинка в сознании сменилась. Теперь появилось лицо дочери. Оля. Если бы не она, можно было бы без особого сожаления пустить себе пулю в лоб. Он задумался. Пустить пулю? Из чего? Отцовский пистолет – старый, еще трофейный, неизвестно откуда у отца появившийся, но очень нравившийся Азарцеву с детства и хранившийся все время в ящике его письменного стола в кабинете в этой самой клинике, был также конфискован Лысой Головой, как и все остальное имущество. «Интересно, там теперь по-прежнему заправляет Юлия?» Азарцев поймал себя на мысли, что впервые, пожалуй, за несколько месяцев подумал о своей клинике и предательнице-жене, как о чем-то предметном. До этого он старался вообще не думать о своей потере, а если и вспоминал о ней, то все происшедшее представлялось ему огромным кровяным пятном, застилающим мозг. А теперь в его сознании хотя бы всплыли образы: территория усадьбы, жуткая мегера фантастической красоты – его собственная бывшая жена и, наконец, главный мучитель – Лысая Голова. Человек, обязанный ему всем и подставивший его, как мальчишку. Владимир открыл глаза и снова уставился на содержимое тумбочки. «Я должен работать, – сказал он себе. – Должен работать ради Оли. Если моей дочери понадобится помощь, кроме меня, нет ни одного человека на свете, кому она нужна. Юлия не в счет. Она совершенно не понимает Олю. Она подавляет все живое вокруг нее. Еще немного, и девочка просто не сможет жить с матерью. И еще неизвестно, выйдет ли она замуж…»
Азарцев вздохнул и достал из тумбочки фартук, взглянул на часы. Как незаметно и впустую утекает время. Ему позвонили, чтобы он приехал к двенадцати. Сейчас уже два. Если он начнет работать через полчаса, то закончит, когда уже стемнеет… С другой стороны, куда ему торопиться? За дверью раздались чьи-то голоса. Это, наверное, разговаривают родственники пациентки. Они пришли вовремя, но надо им сказать, чтобы его не торопили. Он не привык халтурно делать работу.
– Вова, все готово. Принимай, – санитар закатил каталку с пациенткой в его узкую комнатку.
– Родственникам скажи, чтобы не шумели и куда-нибудь часа на три исчезли. – Азарцев достал инструменты и профессионально взглянул на лицо лежащей на каталке женщины. – А почему здесь все синее? – он показал пинцетом на уши, затылок и заднюю часть шеи.
– Так у нее везде все синее – и на плечах, и на спине. – Санитар откинул простыню, и Азарцев действительно увидел повсюду расплывшиеся багрово-синие пятна. – Скончалась потому что очень быстро, – со знающим видом сказал санитар. – Я видел, как Михаил Борисович новенькому тромб показывал. В сосуде засел. Ну и слава богу, не мучилась, значит.
– Быстро-то быстро, – задумчиво сказал Азарцев. – Но просто так эти синие пятна убрать не получится. Тут нужна совершенно другая, очень дорогостоящая процедура. Нужно объяснить это родственникам. Я не знаю, будут ли они согласны на дополнительные деньги.
– Ну, ты пойди к ним и сам это все объясни. Я ничего в этом не понимаю. – Санитар оставил каталку и ушел. Как Азарцеву ни хотелось уклониться от этого дела, но ему пришлось самому объясняться с родственниками. Начался скандал. Азарцев стоял и молча ждал, пока родственники прокричатся. Когда же они замолчали, он негромко спросил:
– Может, тогда вообще не бальзамировать?
Родственники подумали и действительно отказались. Азарцев вздохнул с облегчением и оставил их.
«Ну и хорошо, – подумал он. – Отвалите от меня все».
И хотя сегодняшний день прошел для него впустую, он нисколько не пожалел об этом. Предупредив санитара и самого Ризкина, что уходит, он не без облегчения снова закрыл в тумбочке свои шмотки и вышел на улицу.
13
Что за манера в наших больницах закрывать все двери на послеобеденное время? Это только в детском саду должно неукоснительно соблюдаться – тихий час, и баста. Конечно, если приезжает «Скорая», то дежурные приемного отделения выходят, кряхтя и потягиваясь, и впускают несчастного больного и сопровождающих его людей в синих рабочих пижамах. Но вход человеку простому в больницу с двух до четырех строго запрещен. И никакие мольбы и упрашивания не имеют совершенно никакого действия, ибо упрашивать некого. Двери закрыты. В лучшем случае выйдет охранник с отечной физиономией и ткнет тебе пальцем в засиженную мухами табличку: «Читай!» Время для посещений строго ограничено.
И Ашот Гургенович Оганесян прыгал, как воробей, перед закрытой дверью приемного отделения около получаса. Он пробовал стучать в окно, пытаясь привлечь к себе внимание двух каких-то работниц в медицинской одежде, но они, равнодушно взглянув на него, сделали вид, что его не заметили. Тогда Ашот переместился к центральному входу и стал звать охранника сквозь немытое стекло. Того, кстати, самого мужика в пятнистой униформе, что работал здесь и раньше, два года назад. Но перед охранником стоял маленький телевизор, а на столе была разложена нехитрая снедь.
«Отвлекать человека от такого времяпрепровождения безнравственно, все равно не откроет», – подумал Ашот и в последний раз как следует шарахнул по дверям. Никакого действия его стук не возымел, и разочарованный Ашот снова вернулся к дверям приемного отделения.
«Охраняют, блин, как в Пентагоне». Теперь Ашот увидел кнопку звонка и стал звонить. Сначала деликатно, раз-два, потом, не выдержав, нажал на кнопку и уже не отпускал. Ну, должен же все-таки выйти хоть кто-нибудь?!
И действительно, в ответ на непрекращающийся трезвон за дверью кто-то появился.
– Кто там звонит? – раздался женский голос, в котором слышалось неумолимое лязганье гильотины.
– Это доктор Оганесян, – как можно солиднее, произнес Ашот. – Откройте дверь. Мне нужен доктор Барашков Аркадий Петрович.
– Никого здесь нет! Звоните по телефону, куда вам надо. А я дверь не открою! – ответил голос, и по шарканью шагов Ашот понял, что бдительная сотрудница оставляет его одного.
– Да подождите! – закричал он в щель, что было силы. – Я же вас не съем! Я приехал из Америки! – пустил он в ход последний аргумент. – Мне надо доктора знакомого отыскать!
– Тогда идите за разрешением к главному врачу! Завтра с девяти до одиннадцати. А сегодня я вас из Америки тем более не пущу! Такие посещения через начальство! – Голос удалился, и Ашот, от злости пнув пару раз дверь ногой, отошел в сторонку, соображая, что делать дальше.
«Ведь умирать будешь, приползешь и сдохнешь тут на пороге с такими работниками», – устало выдохнул он. До конца тихого часа оставался еще целый час. Ждать на улице было холодновато. Пойти пообедать куда-нибудь? Но после булки с колбасой есть не хотелось. «Обычно Аркадий не уходит домой раньше шести, – подумал Ашот. – Тут где-то недалеко был кинотеатр». Он решил сходить от нечего делать в кино и заодно поискать там телефон-автомат. Из него и позвонить Барашкову домой.
А в кабинете фельдшера та самая фельдшерица, что разговаривала с Ашотом, и санитарка приемного отделения уютно уселись попить чайку.
– Чего это, кто там разорался? – спросила пожилая санитарка у фельдшерицы – обладательницы того самого металлического голоса.
– Да хрен его знает! Говорит, из Америки приехал. Пьяный, наверное. – Фельдшерица с хрустом развернула конфетную обертку.
– А если и не пьяный, зачем он нам, американец-то? – с подобострастием отозвалась санитарка. – Будет еще тут вынюхивать что-нибудь у нас. Главный врач приказал, кроме «Скорой», дверь никому не открывать.
– И правильно, что приказал. – Фельдшерица стала наливать чай в блюдечко, чтобы скорее остыл, пролила, чертыхнулась. – Ты-то ведь помнишь, что здесь два года назад случилось?
– Да я тогда, наверное, не работала еще. – Санитарка принесла из подсобки тряпку. Обе стали вытирать пролитый чай.
– Да, не дай господи! Как вся больница-то уцелела… – Порядок на столе был восстановлен, и чаепитие возобновилось. – Ночью пробрались в больницу бандиты, да как устроили стрельбу! Перестреляли все отделение реанимации. И больных положили, и врачей. Вот и думай теперь, кому двери открывать, а кому – нет.
– А ведь у этого-то, – санитарка показала пальцем в окно, – вид тоже был какой-то подозрительный. Не русский. И говор – не русский.
– Ну, слава богу, пока еще не ночь. Если что – милицию будем вызывать, – успокоила санитарку
