– Нет. Я его случайно нашел на улице. Я здесь живу – в гостинице неподалеку.
– И что теперь, все будут к нам с улиц раненых тащить? – Докторша не собиралась менять гнев на милость.
– Черт вас побери, – подошел к ней незнакомец. – Говорю вам, он ранен. У него может быть большая кровопотеря…
– А вы что, врач? – докторша поморщилась.
– Да, я здесь в командировке.
– В командировке?
– Да. На совещание в министерство приехал. – Это произвело некоторое впечатление на докторшу.
– А откуда?
– С Алтая.
Женщина дернула носиком и пошла к телефону. Долго водила пальчиком по списку больничных отделений. «Здесь не Алтай, чтобы все лезли не в свои дела…» – шептала негромко. Сама она приехала из Кзыл-Орды в прошлом году, поэтому была горда своей принадлежностью к москвичам. Наконец начала звонить.
Фельдшерице показался знакомым красно-зеленый клетчатый шарф. «Да это же тот самый парень, который к нам днем стучался… – Она вспомнила, что не пустила его и нахмурилась: – Как бы чего не вышло…»
– Давайте я сама позвоню, – сказала она докторше. Та подошла к Ашоту, с брезгливостью заглянула в лицо.
– Ну, раздевайте да кладите его на кушетку. – Она сама явно не хотела пачкать свой белый халат. Мужчина осторожно стал снимать с Ашота одежду – умело стащил куртку, ботинки, отнес на кушетку, на свет, расстегнул рубашку, джинсы и обнаружил на коже небольшую рану.
– Ножом ударили, – сказал он со знанием дела. – Легкое может быть задето. Хорошо, что не в сердце. С другой стороны пырнули. – Докторша все-таки подошла, стала мерить давление, считать пульс. – Он в сознании?
– В сознании.
– А на голове что?
– Не видите, что ли? Окулиста еще вызывайте. – Фельдшерица посмотрела на докторшу, та кивнула, и фельдшер снова стала звонить. Шлепая по коридору кожаными шлепанцами, явился хирург.
– У-у-у… – Он стал осматривать рану. – Здесь оперировать нужно. А документы какие-нибудь есть? Паспорт, страховка?
– Его на улице ограбили и избили.
– Ну, я же говорю, что мы не имеем права его брать! – вскинулась докторша. – Тем более без паспорта… Надо вызывать перевозку.
– Да что ему теперь без паспорта, умирать, что ли? – зарычал командированный.
– Ба-ра-шко-ва по-зо-ви-те… – вдруг простонал раненый.
– Что? – переспросил хирург.
– Арка-ди-я Ба-раш-ко-ва…
– А это кто? – спросила докторша.
– Вообще-то это наш теперь главный анестезиолог-реаниматолог, – сказал хирург. Он наклонился и внимательно всмотрелся в половину лица Ашота. – Подождите, мне кажется, я его знаю. По-моему, он здесь работал раньше.
– Вас как зовут?
– А-шот…
– Слушайте, так это же доктор из прежней реанимации. Я сейчас фамилию его вспомню. Он армянин. Ованезов… Оганезов…
– Ога-не-сян…
– Точно. Он с Барашковым вместе работал. – Хирург почесал себе лоб. – А Барашков-то уже ушел… Но все равно, надо коллегу класть. Давайте, оформляйте пока без документов. – Он повернулся к фельдшеру: – Пишите фамилию. Оганесян. Ашот… Гургенович, кажется, – вспомнил доктор. – Возраст какой, коллега?
– Тридцать два…
– О, хорошо. Тридцать два. До возраста Христа еще не дожил. Давайте на каталку переложим. Поехали!
Командированный с Алтая помог хирургу переложить Ашота на каталку. Откуда-то вышла санитарка.
– Покатили! – Алтаец проводил каталку взглядом и, не попрощавшись, вышел на улицу. Над городом уже стояла глубокая ночь.
19
На следующий день после их с Дорном первого совместного вскрытия Михаил Борисович Ризкин вернулся от главного врача злой как черт. Даже его бордовая бабочка на шее будто перекосилась от злости. Владик как раз сидел в кабинете и пытался рассмотреть что-то в микроскоп, ежесекундно сверяясь с гистологическим атласом. Михаил Борисович вошел и аккуратно прикрыл за собой дверь.
– Парень, ты вообще невезучий по жизни, или только вчера нам с тобой очень не повезло? – Он встал посреди комнаты и, склонив голову к плечу и скрестив руки, задумчиво разглядывал Владика.
Владик оторвался от микроскопа:
– Случилось что-нибудь?
– Случилось. – Михаил Борисович направился к груше. – Вообще-то такое в нашей работе случается с регулярностью примерно раз в пять лет. Но в последнее время давно уже не случалось.
– А что? Что произошло? – У Владика тревожно заныло под ложечкой. Неужели опять какая-то неприятность? Последнее время ему здорово не везло. Настолько не везло, что сомнительная, в общем-то, во всех отношениях пристань в кабинете у Михаила Борисовича стала вчера казаться ему вполне удобной бухтой для того, чтобы пересидеть грянувший шторм и залатать пробоины.
– А на тебя, дружок, вчера жалоба поступила, – Михаил Борисович осклабился в глумливой улыбке.
– Какая жалоба? Я вчера только в первый раз в жизни вскрывал.
– Вот на это самое первое в твоей жизни вскрытие жалоба и поступила, – Михаил Борисович сделал эффектный разворот на пятках и голой рукой без перчатки ударил боксерскую грушу.
– Но я же это делал под вашим чутким руковод-ством!
– А под чьим руководством – это в справке не указывается. Ты в справке расписывался?
– Да… – растерялся Владик. – Но вы же мне сами велели.
– А я и не отпираюсь, – Ризкин нанес еще несколько ударов по груше. – Ладно, ты не волнуйся. Вместе вскрывали, вместе и отвечать будем. – У Владика немного отлегло от сердца.
– Но все-таки на что жалоба? Там вообще не было ничего такого, на что можно жаловаться. Смерть, вы сказали, наступила от острой эмболии легочной артерии тромбом… Я так и написал.
Михаил Борисович отошел от груши, уселся за свой стол и включил микроскоп.
– Жалоба классная, – сказал он. – Тянет лет на десять. Или на пожизненное. На имя главного врача, копия в прокуратуру и еще одна копия в газету. Чтобы мы, как написано в преамбуле, поняли, что просто так отпиской мы не отделаемся.
Владик обескураженно смотрел на него:
– Я все-таки не понимаю…
– Чего тут понимать, – Ризкин раздраженно стал перекладывать, сортируя, стопку планшеток с препаратами, – люди ничего не понимают в смерти. Они в большинстве своем и в жизни-то тоже ничего не понимают, но зато проявляют бдительность.
– В чем?
– Во всем. Есть такая категория людей, которые, сами не разбираясь в специальных вопросах, не доверяют разбираться в них и другим. В том числе и специалистам. В нашем случае попались именно такие. Они всех подозревают, всех боятся и всех обвиняют.
– Но в чем они нас обвиняют, шеф? – снова спросил изумленный Владик.
Михаил Борисович поводил головой от плеча к плечу, будто пробовал на звук слово «шеф». Ничего,
