– Гриша, а почему ты никогда не предлагаешь заказчикам что-то свое, оригинальное? – как-то спросил его Азарцев.
– Боюсь, не справлюсь, – Гриша был честен до наивности. – Дядя Коля тогда понесет убытки, а я этого не хочу. Он и так платит за мое образование. И живу я у него на квартире.
– А сколько тебе лет? – спросил Азарцев.
– Восемнадцать.
«На год моложе моей Оли». – Азарцев не стал больше приставать к Грише, только иногда подсаживался к нему сзади и молча следил за его работой.
– Меня это нервирует, – как-то сказал ему Гриша. – Я спиной все чувствую. Если хотите смотреть, садитесь рядом. – Но Азарцев не сел. Однообразие Гришиных работ его раздражало.
– Извини, я больше не буду. – Он отошел.
– Думаешь, ты мог бы лучше делать? – как-то спросил его Слава, когда они вышли на улицу покурить.
– Не знаю точно, но думаю, смог бы.
– Это тебе только кажется, – сказал ему Слава. Он всегда смотрел на Азарцева как бы с насмешкой. Серые Славины глаза в мохнатых ресницах были вроде бы и серьезны, но вот мышцы с одной стороны лица всегда были напряжены больше, отчего Азарцеву казалось, что Слава все время кривится, когда разговаривает с ним. «Я ему не нравлюсь, но и он мне не нравится. Нам нечего с ним делить, поэтому надо принять его кривизну, как неисправимый дефект», – думал Азарцев. Но когда по вечерам приезжал в мастерскую от своих дневных трудов Николай, когда появлялся Толик с неизменной детской улыбкой поверх всегда черных одеяний, когда они звали Гришу, и он, испачканный гипсовый пылью, с ласковыми черными глазами, наконец отрывался от своей работы и садился в их круг, и появлялся Слава – крепкий, невысокий, с красными ручищами и мохнатыми глазами, – Азарцев не замечал Славиной кривизны. Он наслаждался единением этого небольшого мужского сообщества – полутаинственного, полулегального, занятого выполнением какой-то непонятной ему миссии, но вместе с тем надежного и прочного, своего рода, братства.
Этот день был как раз пятым в мартовском календаре, то есть нарядные дамы уже вовсю сновали по улицам с букетами цветов, и улыбки на их лицах были растерянно-восторженные. Они все – и Азарцев, и Гриша, и Слава, и уже слегка пьяненький отец Анатолий – собрались на первом этаже мастерской. Не было только Николая. Все пили чай из металлических кружек с коричневым сахаром, который приносил Слава. «Дороже, зато слаще, – говорил он. – Куски, как раньше были в деревне у моей бабушки». Азарцеву было все равно – он сахар в чай не клал. Наконец, приехал Николай – собранный, не по-праздничному серьезный. «Сейчас он приедет, – тихо сказал Николай Анатолию. – У него как раз годовщина. Год назад жена умерла».
– Всегда готов, – так же тихо ответил Толик, и Азарцев увидел, как он машинально прикоснулся поверх рясы к бедру – к тому месту, где под темной тканью был в джинсах карман. Азарцеву стало тревожно. «Что- то затевается», – почувствовал он. Слава невозмутимо прихлебывал чай, взял себе ломоть хлеба, ел не торопясь, обстоятельно, стряхивая крошки в широкую ладонь. Николай тоже выпил чаю, вышел на минутку на улицу, будто высмотрел что-то. Вернулся и кивнул Толику:
– Здесь.
Толик улыбнулся, подошел к Славе, ласково его приобнял:
– Пойдем покурим. Посмотрим одного человечка.
Слава и не удивился, и не отказался.
– Ну, пойдем посмотрим.
– А я? – Гриша поднял на Николая свои косульи глаза.
– А ты с Володей здесь посиди. Покарауль мастерскую.
Гриша ссутулился, задрожал мелко плечами, отошел к печке. Николай, Толик и Слава ушли.
– Куда они? – спросил Гришу Азарцев.
– Не знаю. – Гриша помолчал. – Мне не говорят. Берегут, наверное. Я не хочу, чтобы они уходили. Зачем им эта справедливость? Нам здесь так хорошо. Мы все работаем… Все по-честному… Я боюсь, что они тоже могут не вернуться, как отец…
Азарцев подошел к печке, приложил ладони к ее теплому боку. Постоял.
– Никуда не выходи, я сейчас вернусь, – сказал он. Гриша присел на корточки возле очередной гипсовой вазы, зажал голову руками.
– Не выходи! – повторил Азарцев и вышел сам.
По обледенелой дорожке он прошел к входным воротам, а оттуда, через площадь перед церковью, в глубину кладбища. Было уже темно, но выпавший накануне ночью снежок еще белел на узкой нехоженой боковой тропке. Сейчас на ней были видны свежие следы. Азарцев пошел между могилами по следам. Вдалеке, возле крупного белого памятника – плачущий ангел с куриными крыльями, – он увидел сначала высокую фигуру Толика, который стоял позади всех, потом Николая и сбоку Славу. Незнакомый человек в чем-то темном ерзал по земле перед ними, и Николай удерживал его на расстоянии вытянутой руки.
«Почему тот не отбивается?» – спросил себя Азарцев и тут же понял, что Николай удерживал незнакомца с помощью веревочной петли, накинутой на шею. Азарцев подошел совсем близко и встал рядом с Толиком.
– Ну, что будем делать с этим гадом? – спросил Николай и посмотрел на Славу. Тот выплюнул окурок и стоял молча, глядя не на человека, а в землю, только его огромные сжатые кулаки мелко подрагивали.
– Ребята, ребята… – В сумерках Азарцеву было видно, как блестит у этого человека слюна, вытекающая изо рта. – Вы меня не трогайте… У меня есть деньги, я могу заплатить!
– Ну-ну, – сказал Николай. – Это уже интереснее. Во сколько же ты ценишь свою жизнь?
– Да я все отдам! – заюлил человек. Под его коленями таял снег и сбивалась кучками жидкая темная земля. Азарцев вспомнил себя – как он сидел в своем кабинете, а адвокат Лысой Головы молча подсовывал ему бумаги на подпись. Сам же Магомет сидел развалясь в мягком кресле и задумчиво, по-деловому, потирал гладкий, без единой морщинки, сделанный самим Азарцевым лоб. А Юлия суетилась вокруг него, запинаясь о его длинные, вытянутые по ковру ноги, предлагая то кофе, то чай, и Магомет даже не подумал их убрать.
– А что у тебя есть? – поддернул веревку на шее незнакомца Николай.
– Деньги, золото, машина хорошая… Да я ведь не воровал… Само в руки шло… – торопливо перечислял незнакомец, заглядывая в глаза и стараясь вызвать сочувствие у Николая и остальных.
Азарцеву стало неизмеримо горько и одновременно противно. Он отошел чуть вбок и встал за могилу, чтобы видеть всех.
Отец Анатолий и на человека на коленях смотрел тоже ласково, улыбаясь. Слава же на него по- прежнему не смотрел. Вытащил новую сигарету, опять закурил. Лицо Николая не выражало ничего особенного – было похоже на лицо опытного рыбака, который, поймав крупную рыбу, спокойно и крепко удерживает ее за голову и вынимает крючок из широко раскрытого рыбьего рта, чтобы со спокойной душой и чувством удовлетворения отправить в корзину с уловом.
– Я ведь никого не неволил… – продолжал человек. – Люди сами мне деньги несли…
– Еще бы не понести, – так же ласково заметил Толик, – все понесут – матери, чтобы выручить сыновей; жены, чтоб спасти мужей… Как не понести начальнику милиции? А ты специально всех подставлял. Уголовные дела заводил на тех, кто не хотел тебе подчиняться…
– А не помнишь ты одного врача, – вступил Николай, – молоденького еще, неопытного совсем, который только-только начал работать после института в районной экспертизе? По жестокой случайности в том же самом районе, где ты тогда начальствовал – и заодно домину такую себе отгрохал, что все в районе знали – с этим человеком лучше не связываться – уроет… Не помнишь?
– Не помню, – сказал человек и замолчал.
– А зря не помнишь. Ты ему, гнида, всю жизнь поломал. – Николай сильнее затянул петлю.
– Не было никакого врача! – вдруг заорал мужик, закашлялся, задохнулся и забил кулаками об землю.
– Ну, как же не было? Вот он стоит, на тебя смотрит, – уже серьезно сказал Толик. Николай опять поддернул веревку так, чтобы начальник милиции поднял голову.
