липкая, и почему-то очень вонючая. Первым я нашел череп.
– Что?..
– Череп с дыркой во лбу. – Он остановился как вкопанный, выхватил из сверкающей кучи какое-то сложное, трехрядное ожерелье и нацепил его на себя, щелкнув на шее замочком. Катерина подумала вдруг, что шея у такого «героя» могла бы быть и помощнее. Но впрочем – ничего, вполне подходящая шея.
– Такие дырки оставляют пули и только пули, – продолжил он. – Потом были остальные кости – много косточек, весь скелет, целенький, хоть сейчас в кабинет анатомии! А на груди у него металлический ящик.
– Ларчик, – поправила Катерина.
– Замок на ящике был ерундовый, я сбил его камнем, открыл, там кожаный мешочек... Кэт, я пожалел того парня, как его – Сытов? Он оказался дурак. Я закопал скелет, вернул на место бочку, перебрал эти цацки, нашел брошку-ящерицу и вспомнил твое кольцо. Потом пришла ты с едой, и я потихоньку содрал с тебя кольцо, чтобы сравнить. Видишь, я не ошибся, эти ящерки – сестры. И кто-то получил за них пулю в лоб. Очень мутная эта история, очень странная эта избушка и очень непростая эта баба Шура.
– Плевать, – решила вдруг все для себя Катерина. – Мне на все это наплевать. Хочешь, забирай себе все и проваливай. Я никому ничего не скажу, заберу себе только кольцо.
– У тебя с мозгами беда. Как тебе может быть наплевать, если ты собираешься жить с человеком, у которого, скорее всего, рыльце в пуху и руки в крови? Откуда у него это кольцо?
– Роберт богатый человек. Мало ли что там когда-то случилось! Наверное, его обокрали, и у него осталось только это кольцо.
– Не думаю, что все так просто.
– Какая тебе разница? Тебе ли искать истину и рассуждать у кого руки в пуху, а у кого рыло в крови!
– Наоборот, – буркнул помрачневший Матвей.
– Наоборот, – кивнула Катя. – Сути это не меняет. А суть в том, что сам ты – человек, портрет которого висит на каждом углу с надписью «Особо опасен». Я не понимаю, зачем ты пришел сюда, зачем мне все рассказал, да еще пытаешься вывести кого-то на чистую воду. Подумаешь, череп с дыркой! Да я сама из-за этих сокровищ словила пулю в живот и чуть не отправилась на тот свет. Забирай все и проваливай...
Он посмотрел на нее очень странно – будто не видел, подошел к велотренажеру, залез на него и с натугой подналег на педали. Он так и забыл сфокусировать взгляд, и зрелище получилось нелепым: бледный, патлатый тип в лейтенантских погонах, с бриллиантовым ожерельем на шее, занимается физкультурой, устремив бессмысленный взгляд в пространство.
– Швы! – снова пискнула Катерина, будто больше всего на свете ей было дело до его швов.
– Значит, ты говоришь, тебе на все плевать! – крикнул он весело, наращивая темп вращения педалей. – И на меня и на сокровища?
– Уходи.
– А вдруг твой Роберт – убийца?
– Уходи.
– А вдруг баба Шура – мокрушница?
– Уходи.
– А вдруг...
– Проваливай!
– Ну, нет! – Он спрыгнул с тренажера, подошел к ней, схватил за плечи и потряс, как трясут неразумного человека, пытаясь вразумить его. – Не для того нас сводила судьба, чтобы ты капризной рукой рисовала свои сюжеты!
– Судьба?! Капризной рукой?! Рисовала сюжеты?! Ого, сколько пафоса и как образно! А я думала, ты одноклеточный!
– Да, я одноклеточный, – он повалил ее на кровать, на синий атлас, на россыпь невиданных драгоценностей, и Катерина почему-то не сделала ни малейшего усилия, чтобы оттолкнуть его от себя.
Сон как рукой сняло. Черт знает, сколько привлекательности в этих «плохих парнях». Черт знает, куда девается здравый смысл.
От него почему-то пахло хвоей и радостью, хотя должно было пахнуть грязным телом и неприятностями. Он стащил с нее платье, она расстегнула на нем милицейский китель. Во внутреннем кармане обнаружился пистолет, и это показалось Катерине очень забавным...
– В постели с врагом, – простонала Катя, когда все закончилось.
– Я не враг, – прошептал Матвей и накинул на нее какие-то бусы, кажется, это был белый жемчуг. – Я не враг, и мы фантастически богаты!
– Мы – Матвей Матушкин?
– Мы – это ты и я. У нас обоих вспороты животы, у нас у обоих есть тайна, и нас намертво связывают эти бриллианты. К черту твоего Роберта! Давай уедем на твою историческую родину!
– Представляешь, я понятия не имею, где она!
– А мы придумаем. Главное, чтобы там были огромные пальмы, синий океан, безоблачное небо, бунгало на двоих и...
– Главное, чтобы там не было твоих портретов с надписью «Особо опасен».
Он расхохотался и нацепил на нее немыслимые сережки, от тяжести которых заболели уши. А потом диадему – сверкающую, как настоящая корона.
– Значит, ты согласна. – Он не спрашивал, он утверждал.
– Нет.
Он не услышал.
– Из всего этого мы продадим самую малость, только чтобы хватило на мои документы, дорогу и дом на берегу океана. Остальное – твое. Ты будешь ходить в маленькой юбочке из пальмовых листьев и в бриллиантах. Я дарю их тебе.
– Нет.
– Мы будем лопать кокосы, удить рыбу, любить друг друга, дразнить судьбу, выбираясь на яхте в шторм, а еще ты будешь ревновать меня к местным туземкам, таким же темненьким, гладеньким, стройненьким, в юбочках из пальмовых листьев.
– Нет.
– Ты не представляешь, как «да»!
Он нацепил ей на шею еще что-то тяжелое, блестящее и холодное, будто сделанное изо льда.
– Нет. – Катерина перевернулась на живот, нащупала между подушек прохладную сталь пистолета и подумала вдруг, что Алексей, их штатный фотограф, полжизни отдал бы за такой кадр. Она – темнокожая, голая, по-африкански буйно-кудрявая, усыпанная бриллиантами и жемчугом. Он – ослепительно белый, с порочным красивым лицом, с повязкой чуть ниже талии, а между ними – оружие. ТТ, наверное, или Макаров. Жизнь – самый умелый постановщик кадров, самый непредсказуемый режиссер...
– Нет, – засыпая, пробормотала Катя. Последнее, что она видела – его смеющийся серый глаз.
– Нужно говорить «да», – одними губами сказал Матвей, но Катерина его уже не услышала.
Ей приснился Сытов. Он трепал ее по затылку, хмурился, и сердито говорил «Дрянь». Катерина пыталась уклониться от его руки, но не могла, и рука с затылка переместилась на ее горло. «Дрянь!» Он стал срывать с нее диадему, сережки, бусы, ожерелье изо льда... «Дрянь! Это мои бриллианты!» – закричал Сытов, но это был уже не Сытов, а Роберт Иванович, он шарил по ее телу, искал ниточку на животе, чтобы потянуть за нее, чтобы шов разошелся, и чтобы Катино нутро стало доступно его рукам. «Дрянь, ты не смеешь ревновать его к темнокожим туземкам!» – крикнул Роберт Иванович. Но это был уже не Роберт Иванович, а скелет с дыркой во лбу, и не скелет, а ящерица, которая дико вращала глазами и искала, что бы схватить своей пастью, потому что свой камень она потеряла.
Катерина открыла глаза и увидела над собой небесно-голубой потолок. Она специально заказала себе именно голубой потолок, чтобы никогда и ничто в этой квартире не напоминало ей белую больничную безнадежность. Еще она попросила нарисовать на потолке облака и летящую стаю птиц. Это было пошло,
