– Что ещё в газетах писали?
– Много чего. Курсы валют, прогноз погоды.
– Ладно, идите.
– Я не уволена?
– До вечера – нет.
Чеканя шаг, Драма Ивановна вышла из кабинета.
Без Лаврухина в этом деле не обойтись, но где он, Лаврухин, в семь тридцать часов утра?..
Севка схватил джинсовую куртку и выбежал из кабинета.
– Меня не будет до вечера! – сообщил он на бегу мисс Пицунде.
– Василий Петрович сейчас дома завтракает! – крикнула ему вслед Драма Ивановна.
Дома, дома, дома…
Дома – где? У жены, у мамы, у тёщи, или дома – в милиции? Или у одноклассницы?
Севка вырулил на проспект и погнал по левой полосе. Проще всего было позвонить Лаврухину, но Фокин понял, что если услышит, что «абонент недоступен», то разобьёт телефон.
Он решил нагрянуть к жене.
Таня Лаврухина открыла дверь с ножом в руке. Васькина жена была полненькой, улыбчивой шатенкой, поэтому нож у неё руке воспринимался исключительно как кухонный инструмент и навевал мысли о вкусной еде, а не об опасности.
– Ну, привет, – сказала она, вытирая нож о фартук. – Заходи, коли пришёл.
Севка шагнул в коридор, снял ботинки и обнаружил, что он босиком.
– Васька дома? – спросил Фокин, ощущая насмешливый Танин взгляд на ногах.
– А где ж ему быть? Восьмой пирожок с мясом доедает и девятым с капустой закусывает.
Севка хотел прошмыгнуть на кухню, но вдруг был зажат Танюхой в угол таким образом, что её нож оказался у его печени.
– Скажи, Фок, у Васьки любовница есть? – шёпотом поинтересовалась жена Лаврухина.
– К-кхэк, – крякнул Фокин. – Откуда я знаю?
– Знаешь, Фок, знаешь. Ты лучше всех знаешь, есть у Васьки любовница, или нет.
– Убери нож, – попросил Севка.
– Извини. Я не заметила. – Таня убрала руку с ножом за спину и отошла на шаг, видимо, устыдившись своего агрессивного поведения.
– Нет у Васьки любовницы, – тихо сказал Фокин. – Он так тёщу свою обожает, что о других бабах даже думать не может.
Таня звонко расхохоталась и тычками в спину загнала Севку на кухню.
– Чего вы там шепчетесь? – с набитым ртом проворчал Лаврухин.
Вася был в халате и тапочках, перед ним стояли два тазика с пирожками и огромная пивная кружка с молоком.
– Я спросила у Фока, есть ли у тебя любовница, – призналась Таня, наливая во вторую пивную кружку молоко и ставя её перед Севкой. – Ешь, сыщик! А то тощий как глист.
– И что тебе Фок сказал? – нахмурился Лаврухин.
– Что ты мою маму любишь, – вздохнула Таня.
У Васи явно отлегло от сердца, потому что он запихал себе в рот сразу два пирожка.
– Разговор есть! – Фокин выразительно посмотрел на Таню, и она, пожав плечами, вышла из кухни, притворив за собой дверь.
– Вот эти с капустой, а эти с мясом, – указал Вася на пирожки. – Жри, не жалко.
Севка выпил кружку молока и утёр рукавом рот.
– Я взялся за дело Милавиной, – словно прыгая в холодную воду, выпалил он.
– Постой, это убийство Грачевского, что ли? – вылупился на него Вася.
– Кража картин, ну … и убийство тоже.
– Ты с ума сошёл, Фок?! – подскочил Лаврухин. – Ты соображаешь, куда суёшь нос?! – Путаясь в полах халата, Вася обежал вокруг стола и остановился возле своего стула. – Это дело на контроле у ФСБ! Кражами картин занимается Интерпол! И МУР! И… и… – Вася открыл рот и постучал себя по темечку, издав звук пустой кастрюли. – Если ты попадёшься им под ноги, причём, неважно кому – органам или бандитам, – тебя размажут!!
– Нас. Нас размажут, Лавруха. Ты будешь работать со мной.
– Нет!
– Будешь. У нас же взаимовыручка и взаимовыгодное сотрудничество.
– Нет!
– Ты хочешь сказать, что больше никогда не будешь обращаться ко мне за помощью?
– Нет!
– До свидания. – Севка резко встал и пошёл к выходу.
– Стой! – побежал за ним Вася. – Ну ты же меня без ножа режешь, Фок! Ну не могу я в это дело соваться! Если начальник мой, Волков, узнает, меня из милиции попрут! Навсегда попрут, понимаешь ты?!
Севка, со злостью помогая себе руками, пытался обуться, но босые ноги не лезли в ботинки.
– Вот скажи, – подошла к Васе Таня, – много ты в своей милиции наработал?
– Ты это… к чему? – опешил Лаврухин.
– О чём бы Фок не попросил, ты должен ему помочь, – твёрдо сказала жена.
– Вы сговорились?! – взвился Лаврухин. – Сговорились, да?!
– И носки ему принеси, а то он как гусь лапчатый! – распорядилась Таня.
Вася умчался в спальню, переоделся в форму и вынес Севке носки – новые, с биркой.
Пока его не было, Севка украдкой поцеловал Тане ручку.
– Я теперь твой должник, – шепнул он.
– Это я твоя должница, Фок. Я ведь была уверена, что Васька мне изменяет. Глазки у него в последнее время уж больно блудливые, – улыбнулась Таня.
Около десяти часов утра Фокин с Лаврухиным подкатили на дребезжащей «девятке» к дому Грачевского.
Фокин несколько раз порывался купить новую машину, но каждый раз уговаривал себя немного подождать – а ну как с секретаршей Кристи получится: новая, красивая, но фиг далеко уедешь…
– И что делать прикажешь? – проворчал Вася. – Обыск без санкции проводить?
– Не обыск, а осмотр места происшествия, – возразил Севка. – И зачем нам санкция, когда хозяйка сама всё покажет? Считай, что мы в гости пришли чайку попить.
Фокин вышел из машины и позвонил в ворота.
– Да какая она хозяйка? – подскочил к нему Вася. – Племянница! Всего навсего племянница, даже не дочь!
Калитка открылась автоматически, и Севка направился к двухэтажному дому с колоннами и резными балкончиками.
– Ну, ты подставил меня, Фок! – трусцой побежал сзади Лаврухин. – Ну, подставил!
Милавина встретила их на крыльце. Чёрная повязка на платиновых волосах, уложенных в узел, и чёрный брючный костюм, наверное, должны были сделать её образ траурным и скорбящим, но сделали изысканным и соблазнительным.
– Я вас ждала, – улыбнулась Мила. – Знала, что захотите осмотреть дом. Проходите, только… – Она уставилась фиалковыми глазами на Васю, давая понять, что удивлена присутствием милиционера в своём доме.
– Это Лаврухин, – чувствуя, что не хватает воздуха в её присутствии, представил Васю Севка. – В этом деле без его помощи не обойтись, поэтому будьте с ним откровенны.
Мила кивнула, зашла в дом и, цокая каблуками, стремительно пошла по просторному холлу, жестом приглашая следовать за собой.
Просторная гостиная поразила Фокина простотой и почти полным отсутствием мебели. Здесь царила атмосфера музейного благородства, тишины и покоя. Белые стены, увешанные картинами, камин, тумбочка и
