Лена ни на минуту не подозревала, чтобы этот разговор имел специальное значение для Андрея. Будучи по природе и привычкам малонаблюдательна, она не заметила его смущения. Любовь еще не заговорила в ее собственном сердце, и вообще она вопросом о любви интересовалась менее всего. Слухи об отношениях Жоржа и Тани она передавала как самую обыкновенную новость и затем равнодушно перешла к другим новостям.
В конспиративной квартире Андрей застал нескольких друзей, в том числе Жоржа. С радостным восклицанием он бросился Андрею на шею. Он тоже разделял опасения Лены, что его друг застрянет в Дубравнике, и тем более обрадовался он его возвращению.
Жорж с участием стал расспрашивать про Зину. Андрей чистосердечно рассказал все и не скрыл от него, как рискованно было ее положение в Дубравнике. Они беседовали и задушевно и непринужденно. Но когда остальные ушли и Андрей с Жоржем остались одни, оба почувствовали некоторую неловкость. Андрей горел нетерпением узнать что-нибудь про Таню, но не мог собраться с духом и спросить. А Жорж как нарочно даже не упоминал ее имени. Это так противоречило обыкновенной манере Жоржа кстати и некстати говорить о Тане, что Андрей заподозрил, что он умышленно так поступает. Жорж, очевидно, разгадал его тайну и воздерживался от разговоров о Тане из деликатности. Это было очень хорошо с его стороны, и Андрей решил воспользоваться тонким намеком. Он продолжал разговор о безразличных предметах насколько мог. Наконец не выдержал и спросил: живет ли еще Таня у отца?
- О нет, - отвечал Жорж, - это невозможно. Она доставила бы ему массу неприятностей. Она живет теперь отдельно, в том районе, где ведет пропаганду.
Жорж ничего не прибавил, но устремил на своего друга взгляд, полный симпатии и вместе грусти, что сильно задело Андрея. Он отвернул голову и заговорил с ним о его статье. После этого он тщательно избегал упоминать имя Тани. Сострадательный взгляд Жоржа поднимал в нем желчь и злобу.
Андрей возобновил свою любимую работу - пропаганду между рабочими - и засел почти безвыходно на Выборгской стороне. У него появился какой-то голод на работу, и он брал на себя все, что ни подвернется. Даже требовательная, придирчивая Лена была от него в восторге, говоря, что он скоро наверстает потерянное.
В то же время прежняя нелюбовь Андрея к пропаганде среди интеллигенции перешла у него в положительное отвращение. Он наотрез отказался ходить на какие бы то ни было студенческие сходки или собрания, кроме чисто деловых. Он даже редко виделся со своими друзьями и товарищами по делу. Зачем? Одно баловство и потеря времени! Он был в самом стоическом* настроении, стараясь очистить свою жизнь от всего, что не было строгим долгом.
* Стоический - равнодушный к жизненным благам и удобствам, твердый, мужественный.
Жорж был единственным человеком, с которым он видался: может быть, потому, что для него это была своего рода епитимья*, ему так хотелось доказать себе, что его приступ пошлой ревности к Жоржу прошел совершенно и что он с ним в прежних дружеских отношениях. Он твердо держался бы своего решения, если б не этот несносный взгляд меланхолического сострадания, появлявшийся по временам в выразительных глазах Жоржа. Он был у него два раза в первую неделю по приезде, но тем и ограничился, оправдываясь недосугом.
* Епитимья - наказание (церковное).
Тани он предпочел не видеть вовсе. Он был доволен тем, что возложенное на него Зиной поручение не требовало личного свидания. С того дня как Таня сделалась членом партии, все ее деньги шли на дело, и в распоряжении ими другие товарищи, конечно, имели такой же голос, как и она. Андрей легко достал от организации половину суммы, необходимой Зине. Остальное обещал достать через месяц Репин, которого Андрей навестил через несколько дней по возвращении из Дубравника.
Он встретил Таню не ранее как через две недели на собрании кружка, к которому они оба принадлежали. Около дюжины мужчин и женщин, занимавшихся пропагандой между рабочими, сошлись, чтобы обсудить свои специальные дела. Между присутствовавшими был знаменитый Тарас Костров. Он принадлежал к числу пионеров пропагандистской деятельности в народе; но конспирационные дела давно заставили его отказаться от такой работы. Теперь он появлялся на собраниях, когда время позволяло, и сегодня он пришел ненадолго, собственно для того, чтобы повидаться с Шепелевым, одним из постоянных членов этого кружка, с которым ему нужно было о чем-то переговорить.
Хотя комната была полна народом, однако первым бросался в глаза Тарас Костров. Нельзя было не обратить внимания на это гордое, прекрасное лицо, отражавшее сильный ум и безграничную смелость.
Обменявшись дружеским кивком с Костровым, Андрей подошел поздороваться с Таней, которую он увидел в самом далеком углу погруженной в чтение только что отпечатанной народной книжки.
Андрей не без некоторого опасения отправлялся на это собрание, где, он знал, ему предстояло встретить Таню. Но теперь, когда они очутились лицом к лицу, он почувствовал только тихую радость. Девушка дружески поздоровалась с ним, но скоро снова погрузилась в чтение, которым она, казалось, была сильно заинтересована. Андрей не захотел ее беспокоить. Он протянул через несколько голов руку Лене и уселся.
Еще не все были в сборе, хотя назначенный час уже прошел. В ожидании публика развлекалась частными разговорами, и комната наполнилась гулом сдерживаемых голосов. Тарас и Шепелев усердно вели свой деловой разговор. Шепелев - бледнолицый молодой человек с длинными волосами и белокурой бородкой, в высоких сапогах и жилетке, застегнутой доверху, какую обыкновенно носят мастеровые, - объяснял что-то своему собеседнику. Тарас слушал, рассеянно глядя перед собою. Он мог слушать речь с большим вниманием и в то же время думать о другом - он так хорошо понимал все с полуслова. В эту минуту его беспокойные мысли были далеко: он думал о новом предложении, которое внесет на собрании совсем иного характера, куда он должен пойти через полчаса. Он знал очень хорошо, что его предложение вызовет бурю, и уже заранее почувствовал в себе прилив доброты и мягкости. Вот почему его темные сверкающие глаза глядели так ласково на собеседника, и тон его случайных возражений был так кроток и мил. Тарас Костров известен был в партии как человек не только очень сильный, но отчасти и властолюбивый. Он носил, впрочем, бархатную перчатку на своей железной руке. Манеры у него были мягкие и чарующие, и его речи в самом разгаре спора становились 'слаще меда', как выражались его противники.
Когда, наконец, все собрались, приступлено было к прениям без всяких формальностей. Шепелев, окончивший к тому времени свой разговор с Тарасом, оглянулся кругом и, убедившись, что все налицо, приступил к делу. Без всяких предисловий и околичностей он стал излагать, что было сделано в его районе со времени последнего собрания и что имелось в виду предпринять. Его часто прерывали вопросами и замечаниями, так что собрание походило больше на дружескую беседу, чем на формальное заседание.
Лена должна была говорить после Шепелева, но она отказалась, заметив, что ничего особенного не имеет сообщить о своей группе.
- Послушаем лучше, что нам Таня расскажет, - добавила она. - Она работает на новом месте, и, кажется, не на бесплодном.
- Покамест, должна признаться, мне нечем похвастать, - сказала Таня.
Однако, насколько выяснилось из расспросов главным образом Тараса и Андрея, виды на будущее были недурные.
Очевидно было, что при старании ее участок мог бы сделаться важным центром.
- Отчего бы не прикомандировать на время опытного пропагандиста в Нарвскую часть? - посоветовал Тарас.
Но ему нельзя было дождаться результата своего предложения. Неумолимая стрелка часов напомнила ему, что он должен уйти. Пожав руку Шепелеву, он торопливо вышел.
- Я совершенно согласна с Тарасом, - сказала Лена. - Положим, все мы заняты, но, по-моему, кому- нибудь из нас не худо было бы оставить старое место, где пропаганда уже пустила корни, и перейти на новое. На первых порах мужчина был бы полезнее женщины.
