оком, предохраняя от заражения подрывными идеями, этот пост нельзя считать особенно желанным; едва ли он может привлекать молодых людей с широкими взглядами и независимым умом.
Обязанностью ректора и деканов является следить, чтобы лекции приват-доцента отвечали требованиям. Если содержание лекции в точности не соответствует теме или окрашено опасными оттенками, ему делается внушение. Если внушение не возымело действия, ректор предложит попечителю уволить непокорного преподавателя, что, разумеется, незамедлительно будет сделано. Но если попечитель окольным путем, через своих соглядатаев и инспекторов, дознается, что в лекциях преподавателя выражаются подрывные тенденции, то он может быть уволен независимо от желания ректора. Так что приват-доценты имеют теперь над собой два или три ряда начальников: помимо того что они подвластны ректору, его помощникам и попечителю, они каждую минуту могут ожидать доноса инспектора и его агентов. Малейшая вольность влечет за собой немедленное отстранение от должности, тем более что, будучи еще молодыми на ученом поприще, они не успели завоевать себе авторитет. Их повышение зависит исключительно от министра и его присных.
Профессора прежде назначались Советом факультета. Правда, министру принадлежало право вето, но он не пользовался правом назначения, и, в случае если одного профессора отклоняли, приходилось лишь назначить другого. Но по новой системе министр может назначить на вакантное место 'любого ученого, обладающего необходимой квалификацией', то есть каждого, кто положенное время прослужил в качестве приват-доцента. Министр, если пожелает, может посоветоваться с дирекцией университета, но это отнюдь не обязательно; если ему будет угодно, он посоветуется с кем-либо из своих личных друзей или с членом инспекции. Возвышение преподавателя со второго ранга в первый - перемена, влекущая за собой значительное увеличение жалованья, - тоже зависит исключительно от министра.
Этим полномочия министра не исчерпываются. Он назначает профессоров для принятия экзаменов, что тоже весьма важное дело с финансовой точки зрения, учитывая новую систему оплаты экзаменаторов. При старой системе каждый профессор был экзаменатором ipso facto*. По новым же правилам экзамены принимают особые комиссии, назначаемые министром. Прежде студенты платили за учение определенную сумму в год, что давало им право посещать все лекции в университете. Теперь им надлежит платить каждому профессору в отдельности. При этих условиях студенты, пользующиеся правом выбора, естественно, стекаются толпами на лекции тех профессоров, у которых они, по всей вероятности, будут экзаменоваться. Поэтому включение профессора в экзаменационную комиссию дает ему большие преимущества, то есть привлекает к нему слушателей и соответственно увеличивает его доходы. Так что право назначения профессоров является весьма действенным средством усиления власти правительства над учебными заведениями. В Швейцарии, например, где не допускается никакого воздействия политических мотивов на академические назначения, такая система не приводит ни к каким вредным результатам; в Пруссии, наоборот, как показывает опыт, последствия этой системы достаточно скверные, а в Австрии - просто гибельные. Легко поэтому понять, какими соображениями руководствовалось царское правительство, импортируя эту систему в Россию, и какими последствиями она чревата.
* в силу самого факта (лат.).
Но где же тогда, спрашивается, остается углубленность учения, где наука и вся сущность высшей культуры? В чем заключается реформа, предназначенная придать новому установлению сугубо воспитательный характер? Или хотят, чтобы мы поверили, будто она заключается в новом порядке, навязанном многострадальным ректорам, деканам и инспекторам, в назначении приват-доцентов и в полекционной оплате?
Путем этих реформ, заимствованных, по крайней мере по названию, у Германии, каким-то мистическим образом надеются достигнуть более высокого уровня образования. Если бы у нас существовала свобода, присущая немецким университетам, их методы можно было бы, вероятно, перенять с пользой для дела. Но форма без содержания - бессмыслица.
Для всех, кто не ослеплен своими эгоистическими интересами, совершенно очевидно, что новый устав окажется губительным для подлинной науки, ибо для ее процветания свобода и независимость так же необходимы, как воздух для всего живого.
Если политическая ортодоксальность признается единственно обязательным качеством для всех академических назначений, то цвет русской интеллигенции почти неизбежно исключается из университетских стен. Старый порядок вмешательства правительства изгнал с кафедр многих наших выдающихся профессоров - Костомарова, Стасюлевича, Пыпина, Арсеньева, Сеченова и других. Все это люди умеренных взглядов, ученые, годами с честью исполнявшие свой долг и повинные лишь в одном: они пожелали сохранить свое личное достоинство и достоинство своей науки и отказались повергнуться ниц перед деспотизмом министра. То, что прежде бывало исключительно злоупотреблением властью, теперь возведено в правило. Профессоров превратили в чиновников - это ненавистное слово глубоко презираемо всей нашей молодежью, - и их качества скоро вполне будут соответствовать новым назначениям. Один за другим все подлинные ученые покинут свои кафедры, и правительство, пользуясь своим правом, заполнит их своими ставленниками. При недостатке людей, обладающих глубокими научными знаниями, на смену старым профессорам придут преподаватели и так называемые ученые, выбираемые попечителем по своему вкусу среди лиц, не прошедших даже испытаний, предписываемых факультетом, если только они 'получили известность благодаря своим трудам', достоинствам которых единственный судья - его превосходительство господин попечитель.
Глава XXVI
Война царского правительства против высшего образования - давнишняя. Она возникла при Александре I, в эпоху реакции, наступившей после убийства Коцебу студентом Зандом, сначала в Германии, а затем быстро распространилась на всю континентальную Европу. В царствование Николая, в период вообще не прекращавшейся реакции, университеты неукоснительно находились под особым попечением Третьего отделения. Чтобы нейтрализовать, как он надеялся, пагубное влияние либеральной культуры, император организовал университеты наподобие батальонов, и за лекциями в аудиториях следовала муштровка на плац-параде. Он рассматривал знания как социальную отраву и военную дисциплину как единственное противоядие. Действие введенного им нелепого устава было пресечено его сыном, чье царствование началось так блистательно и окончилось так ужасно. Александр II ослабил оковы, наложенные его отцом, и некоторое время после его восшествия на престол народное образование расправило крылья и достигло заметных успехов. Но в 1860 году, после происшедших в университетах обеих столиц 'беспорядков' и 'манифестаций', власти всполошились, посыпались репрессии, и с тех пор борьба между правительством и цветом нашей молодежи шла с возрастающей силой. Против среднею образования война - именно война! - началась позднее.
4 апреля 1866 года Каракозов сделал роковой выстрел из револьвера, и этот выстрел навсегда, как казалось, утвердил правительство в его решимости следовать по опасному пути реакции и притеснений.
- Ты, верно, поляк? - спросил Александр, когда к нему подвели Каракозова.
- Нет, я - русский, - был ответ.
- Так почему же ты покушался на меня? - удивился император. В то время ему еще трудно было поверить, чтобы кто-нибудь, кроме поляка, мог покушаться на его жизнь.
Но Каракозов сказал правду. Он был одним из 'собственных' русских подданных царя, и последующее дознание, проводившееся Муравьевым, показало, что многие университетские товарищи Каракозова разделяли его убеждения и сочувствовали его целям.
