царю жалкое высшее сословие, боярство, - люди, не находившие силы в самих себе и не пользовавшиеся поддержкой в стране, льстецы и низкопоклонники, стекавшиеся со всех концов русской земли в погоне за добром и почестями и не имевшие ничего общего между собой, кроме жажды снискать благорасположение царя и страха быть оттесненными более сильными и удачливыми соперниками? Раболепство и лесть, готовность пойти на любое унижение и бесчестье были единственными качествами, позволявшими добиться царских милостей, а часто единственным средством спасти свою голову. В отличие от подобных же сословий в других странах русское дворянство вместо обуздывания деспотизма и противодействия его власти становится его жертвой, его орудием либо его защитником. Москва превращается в своеобразный гигантский перегонный куб, где под давлением железного кольца путем взаимодействия отдельных компонентов - motu proprio* - вырабатываются деспотизм и угодничество.
* по собственному побуждению (лат.).
Сделав шаг вперед и увидев всех поверженными к своим ногам, деспотизм делает дальнейший шаг. Повадки, приобретенные отцами, вошли в плоть и кровь у сыновей, и они, в свою очередь, с новой силой передали их своим наследникам. Единственным пределом, полагаемым этому развитию, были вкусы и склонности самих деспотов. Но последние, будучи такими же варварами, как и само то варварское время, и имея перед собой пример своих еще более свирепых татарских предшественников, уничтожали все человеческие права, не считаясь с личным достоинством, честью и прочими качествами, отличающими людей от зверей, пока не была достигнута та чудовищная черта, за которой правление царей стало позором для человечества.
Глава VI
Однако мы будем далеки от понимания характера московского деспотизма, его могущества и прочности, если вдобавок к внешнему и материальному воздействию не будем учитывать более глубокую моральную силу, которая придает правительствам столь твердую власть над человеческими сердцами, - поддержку религии.
С самого начала политической жизни на Руси русское духовенство имело огромное влияние, так как именно с помощью церковников и проповедуемого ими христианства языческому народу прививались зачатки культуры. Священники и монахи были учителями и советниками как князей, так и подданных. Вместе с тем в XI и XII столетиях на Руси стала внедряться греко-славянская культура и наряду с церковными школами миряне, предававшиеся ученым занятиям, основывали в главных городах страны и светские школы, даже для девушек, в которых молодежь усердно приобретала научные знания.
Но последующие татарские набеги полностью уничтожили эти первые ростки светского обучения, и, по свидетельству наших историков, в XVI веке Русь была значительно менее культурной, более варварской, чем в XII веке. Даже среди высшей знати искусство чтения и письма стало редким достижением, и в боярской думе при Иване IV многие князья из старых родов не умели подписывать свое имя.
Татары, как и большинство племен-завоевателей, уважали религию побежденных. Одним из первых указов ханов неизменно подтверждалась неприкосновенность церквей, монастырей и священников. С тех пор обучение грамоте стало ограничиваться ризницей и монастырскими стенами, и вплоть до XVII века грамоту знало исключительно только духовенство.
Уж одного этого преимущества было достаточно, чтобы придать церковникам необычайный авторитет, и их могущество еще более возросло благодаря социальному и политическому положению церкви. К церкви обращались люди за утешением, когда навлекали на себя гнев всевышнего. Только церковь ободряла их в час поражения и вдохновляла обещанием победы в священной войне против поработителей. Двумя страстями был одержим русский народ: религиозным фанатизмом и патриотическим пылом, и церковь была одновременно и воплощением, и выразителем этих страстей. Монахи поднимали слишком трусливых князей на борьбу против татарских захватчиков, а жития святых и бесстрашных отшельников, которые сами брали меч в руки, чтобы поразить врагов Христовых, еще и поныне живы в народных былинах и песнях. Духовенство вставало во главе всякого народного движения, и, когда московское оружие одерживало победу, наибольшие ее плоды доставались церкви.
И эти всесильные церковники, опутав своими тенетами бесхитростную, доверчивую душу народа, стали верными прислужниками самодержца и ревностными приверженцами деспотии.
Православие с самого начала было, по существу, национальной религией; оно отличалось в этом от религий других европейских стран, где церковь была международным институтом - глава ее называл себя 'царем царей', а народы, принадлежавшие к ней, независимо от расы все были одной веры и искали друг у друга участия и помощи. По этой причине Россия меньше, чем другие страны, пострадала от насильственного духовного воздействия священнослужителей и их злоупотреблений. С другой стороны, русская церковь была всецело подчинена деспотической власти и превращена в позорное орудие тирании и гнета. Богословам угодно говорить, что царь не является главой русской церкви и она не признает другой главы, кроме Иисуса Христа. Пусть так. Но сделать из этой абстрактной теории практические выводы - значит не учесть самого главного. Действительно, в деспотической стране, где духовенство душой и телом находится в полной власти государя, обладающего правом возводить в сан и лишать сана, изгонять святых отцов из страны или по малейшему капризу подвергать их пыткам и предавать смерти, как московские цари часто и делали, в такой стране мнимая независимость церкви - заблуждение и обман. Иван IV это в достаточной степени доказал. Этот милейший монарх, не удовлетворясь тем, что удушил митрополита русской церкви и запорол до смерти сотни священников в Новгороде, заставил Вселенские соборы утвердить действия и догматы, осужденные канонами и апостолами как мерзости.
Но царям редко приходилось силой принуждать церковников к повиновению. Надо было лишь выбрать самых рьяных из толпы епископов, которые всегда рады были служить. Образование русского духовенства зиждилось исключительно на литературе и истории византийского деспотизма, и потому оно не имело и не могло иметь других политических идеалов, кроме идеала неограниченной монархии. И когда Иван III взял в жены Софью Палеолог, последнего отпрыска греческой императорской династии, русские церковники объявили своего царя наследником святейших восточных императоров, всей их славы и могущества. С тех пор они узрели в безудержном культе абсолютизма свою историческую миссию, миссию, которую они кстати и некстати преданно выполняют среди всех слоев населения.
Религиозная пропаганда имеет самое надежное, стойкое и сильное влияние, и она придает московскому самодержавию его священный характер и огромную власть. Высшей санкцией церкви было одобрено, облагорожено и возвышено положение, которое возникло вследствие жестокой необходимости злосчастной политической жизни и было усугублено социальными условиями, привлекшими на сторону деспотизма все низменные инстинкты - честолюбие, алчность и страх. Повиновение царю было объявлено первым долгом и высшей добродетелью православного. Царь сам почти поверил, что он воплощение бога на земле. Известный путешественник Герберштейн, приехав в Москву, был чрезвычайно удивлен тем, что державной власти безоговорочно придается священный характер. Если вы о чем-то спросите у московитянина и он не знает ответа, писал Герберштейн, то почти наверняка скажет: 'Это известно только господу и царю- батюшке!' А царь, если бы его о чем-либо попросили, например о помиловании узника, несомненно, ответил бы: 'Мы освободим его, если такова будет воля божья'. Как будто он в самом добром согласии с господом богом и их отношения носят самый интимный и доверительный характер!
Божья воля, разумеется, означает волю его, царя. Если послушать русских попов, небесный государь некоторым образом действует, как послушный дух земного государя, готовый незамедлительно наказать за всякое открытое или тайное ослушание своего наместника на земле и вознаградить вечным блаженством
