– Что будем делать?
– Не знаю, как ты, а я в данный момент пытаюсь перерезать веревку.
– Чем?
– Спасибо Светлане. Она оставила мне свою булавку. Я воткнул ее в рукав вместо запонки.
– Они могли нас убить, – сказал я, чувствуя запоздалый страх. – Не понимаю, почему они этого не сделали...
Игнатий сделал неловкое движение и застонал во сне. Потом с трудом разлепил веки и открыл осоловелые глаза.
– А где все?
– Любуются красотами Иравади, – сказал я.
– Все ясно...
Чело Игнатия омрачилось.
– Крепкая веревка, – озадаченно проговорил Садовский. – Настоящий морской линь.
Я пошевелил затекшими руками, стараясь нащупать пальцами узел. Завязан он был профессионально, и, чтобы его развязать, мне пришлось бы обратиться к специалисту уровня никак не ниже Александра Македонского.
– Проклятые азиаты...
Солнце уже достигло зенита. Но торопиться нам было некуда; перед лицом неминуемой вечности всякая суета выглядит недостойно.
– Братие, кто хочет, может исповедоваться, – сказал Игнатий.
– Под баобабом в ожидании завтрака, – пробормотал Садовский, мучительно скаля зубы от неимоверного усилия – он не оставлял попыток избавиться от своих пут с помощью позолоченной булавки, но, похоже, не слишком продвинулся в этом безнадежном деле.
– Покайтесь в грехах своих, – твердил Игнатий. – Ибо сие – облегчение перед смертью. Как сказал один замечательный русский философ, если Бог есть жизнь, то что такое грех, как не отпадение от жизни?
– Лев сильнее тигра? – вдруг спросил у него Садовский.
«Типично детский вопрос», – подумал я.
– Не думаю. А почему ты спросил?
– Я видел твой бой со львом – это был настоящий бой. Теперь что касается тигров... Знаменитый дрессировщик Вальтер Запашный, между прочим, утверждает, что большие тигрята когтями пробивают сковородку...
Я проследил за направлением его взгляда и увидел в зарослях молодого дуба тигра, внимательно наблюдавшего за нами. Вот он привстал, переминаясь на передних лапах, как перед прыжком, и сдержанно зарычал.
– Через послов твоих ты порицал Господа и сказал: «со множеством колесниц моих я взошел на высоту гор, на ребра Ливана...»
Игнатий возвысил голос и, безотрывно глядя тигру прямо в глаза, продолжал:
– «...и срубил рослые кедры его, отличные кипарисы его, и пришел на самое крайнее пристанище его, в рощу сада его...»
Тигр на мгновение отвлекся, к чему-то прислушаваясь.
– «...И откапывал я и пил воду чужую, и осушу ступнями ног моих все реки Египетские...»
Тигр приблизился. Садовский медленно высвободил руки (в тот момент я как-то не придал этому особого значения) и выставил вперед, как крохотную лилипутскую шпажку, позолоченную булавку. Тигр величественно перевел на него взгляд. Дуэль между ними длилась с минуту, не больше, но это была минута, в течение которой человек находится в свободном падении и, судорожно дергая за кольцо, никак не может раскрыть запасной парашют. Зверь презрительно рыкнул (клянусь, это была тигриная усмешка!) и скрылся в зарослях.
– Поседеешь тут с вами, – перевел дух Садовский и принялся распутывать веревку, которой были связаны мои руки. Провозившись с узлом добрых четверть часа, он покончил с этой канителью с помощью зубов. Затем помог освободиться Игнатию.
– Визит к дантисту оплатите наличными, – сказал он, выплевывая осколок сломанного зуба.
Пьянящая, безудержная радость охватила меня – свобода! Мы остались живы и теперь могли продолжать свой нелегкий путь. У нас не было оружия, не было ни еды, ни лодки, мы находились в чужой стране без копейки денег в кармане и без документов, но не потеряли твердости духа и не позволили себя запугать. Каждый из нас мог постоять за себя – на ринге, в клетке и в окружении дикой природы. Пройдя через все испытания, мы стали сильнее.
– Вперед, нас ждут в Мьичине, – сказал я.
Игнатий скромно потупился. Он не забыл славную бирманскую девушку по имени Мьин.
Садовский достал из расщелины между скалами нэцке, подвешенную на рыболовной леске, и мы двинулись в путь. Конечно, хотелось есть, но нас не соблазнил крысиный еж, ощетинившийся иголками прямо посреди тропы, и не вдохновили индийские землеройки. Мой друг твердо обещал: рыбный стол от нас не уйдет, свою порцию фосфора мы получим еще до захода солнца.
Так мы и шли – как Тимур в поход на Тохтамыша, «вслед за весной». Вскоре нам стали попадаться бирманские селения; где-то по левую сторону от Нмайки остался город Тхого. До Мьичины отсюда было не больше трех дней пути...
Уставшие, оборванные и полуголодные, мы дотащились до дома У Зо Лина, когда уже стемнело. Хозяин встретил нас радушно, но особенно была рада нашему приходу его красавица-дочь. Мьин не сводила счастливых глаз с Игнатия: она думала, что он вернулся к ней навсегда...
Общались мы без переводчика (пришлось туманно намекнуть, что Илия где-то в Непале), на причудливой смеси русско-английского с местным наречием. После ужина Мьин пошла с протоиереем в сад: узнав, что он еще не вполне оправился после встречи со львом, она вызвалась сделать ему шиацу, мануальную терапию.
Когда он вернулся в комнатушку, отведенную нам под ночлег, Садовский выпытал у него чуть ли не все секреты нетрадиционной медицины, в которые посвятила его девушка. Игнатий поначалу отвечал нехотя, но потом все же сдался и поведал нам о точках акупунктуры на теле человека, аккумулирующих энергетические потоки. Кроме этого, дочь хозяина обучила протоиерея технике плотного поцелуя, который называется спурита.
– Это когда нижняя губа партнера зажимается между твоими губами, – пояснил Игнатий. – Каюсь, бес попутал. Но уж больно девчушка хороша...
– Позови ее с собой, – сказал Садовский. – Будет экзотическая жена, воспитанная с восточной строгостью.
– Я бы и рад да не могу – семья.
– Мьин знает об этом? – спросил я.
– Да. Она сказала, что готова принять ислам, разрешающий многоженство.
– А ты? – поинтересовался Садовский.
– А я сказал, что не могу согласиться на это – не позволяет вера.
– А она?
– Предложила без веры, просто так... Сказала, что любит.
– Ну и, – продолжал допытываться Садовский.
– Поэтому между нами в принципе ничего не могло быть. Отплатить черной неблагодарностью хозяину этого дома за его гостеприимство? Это выше моих сил и представлений о порядочности.
– Игнатий, ты – святой.
– Я христианин. И я согрешил, признаю это.
Незавершенная любовь всегда мучительна, поскольку живет иллюзиями и несбыточными надеждами. Расставание с Мьин, исполненное пронзительной грусти, было, наверное, самым продолжительным и тяжким в жизни протоиерея. Игнатий не скрывал своих чувств, она не стыдилась слез. Проступавшее в каждом ее взгляде и жесте грядущее одиночество, виновником которого он невольно становился, было неизбежно.
– Игнатий, ты можешь остаться, – сказал я. – С оформлением документов тебе помогуть товарищи из
