Смешенье

– Он в опале. Он и его жена с её бесконечными кознями не угодили Вильгельму и Марии. Ему пришлось продать все свои офицерские патенты. Теперь он никто.

– Да, и об этом говорят во всех версальских салонах. Но если французы высадятся в Англии, ему немедленно дадут полк, и ты в этот полк запишешься.

– Раз вы сами всё так хорошо знаете, мадам, буду считать, что ответил на ваши вопросы, и попробую задать встречный: догадывается ли герцог д'Аркашон, что вы – шпионка?

– Ты ошибаешься. Когда-то я шпионила для Англии, теперь – для себя.

– А. Ясно. То есть, если мы пересечём Ла-Манш, вы хотели бы знать об этом для своих целей.

– Ты сказал «для своих целей» так, будто у меня одной в целом свете есть свои цели.

– Ладно, ладно. Чёртова уйма пуговиц, а?

– Ты не жаловался, когда расстёгивал их десять минут назад.

– Двадцать минут назад, мадам, если вы не хотите, чтобы я окончательно упал в собственных глазах! Десять минут, скажете тоже! Неужто я так торопился?

– Может быть, торопилась я.

– Хм… считается, что он бывает тороплив и нечуток, а она хотела бы растянуть.

– Ну, я и растянула его, сержант, когда осматривала на предмет французской болезни. И, надо сказать, далеко пришлось растягивать.

– Вы пытаетесь сменить тему и сбить меня с толку лестью. Однако это методичное исследование моего ствола лишний раз подтверждает деловой характер нашей встречи, не так ли?

– Ну, хорошо. Я надеюсь, что номер третий, как считаешь ты, или второй, как считает Этьенн, будет не наполовину Лавардак, а наполовину Шафто, соответственно, много красивее, умнее и здоровее номера второго-первого, храни его Господь, бедняжку.

– Я… я… я в ужасе!

– Почему? Ты воевал, видел и сам делал худшее, на что человек способен!

– Может, это не так ужасно в сравнении с тем, на что способны женщины?

– Ты преувеличиваешь. В мире и впрямь есть ужасные женщины, но я не из их числа.

– Ну, знаешь… использовать мужчину таким образом… чтобы я даже не знал о собственных детях?

– Почему ты не задавал умных вопросов до того, как валиться со мной на сено, сержант Шафто? Ты до сих пор не знал, что от этого бывают дети?

– Ладно… ладно… я в ужасе от другого.

– От чего же?

– Разумеется, я знал, что ты на самом деле меня не любишь. Так что на этот счёт я не обольщался.

– Разумеется. Как я знаю, что ты не любишь меня.

– Ну да. Хотя вообще-то ты аппетитная.

– Да и ты очень даже ничего, Боб.

– Но я всегда полагал, что ты спишь со мной, потому что разлучена с Джеком.

– Как ты со мной, потому что разлучён с Абигайль?

– Ну да, мадам. Мне и в голову не приходило, что я нужен в качестве производителя… что не так с номером вторым-первым?

– Люсьен, как бы сказать, убогонький. Среди Лавардаков это обычное дело. Кроме того, он вялый и плохо растёт.

– А что номер первый-нулевой?

– Прекраснейшее дитя на свете. Весёлый, крепкий, умничка…

– Как его зовут?

– Его крестили Жан-Жаком.

– Кажется, я догадываюсь, в честь кого «Жак».

– Да, а «Жан» в честь Жана Бара.

– Вы назвали своего первенца в честь пирата и бродяги?

– Не понимаю возмущения. В конце концов, один из них – твой брат.

– А почему такая фраза: «его крестили»?

– Он отзывается на имя «Иоганн».

– Как-как?

– Иоганн. Иоганн фон Хакльгебер.

– Странное имя для незаконного ребёнка французской герцогини.

– Он… отправился в Лейпциг почти полтора года назад. Ему тогда не исполнилось и полутора лет. Друзья, живущие в Германии, сообщают мне, что там его называют Иоганн фон Хакльгебер.

– «Фон» – это же что-то дворянское, вроде как «де» здесь?

– Да. Он живёт в доме немецкого барона.

– Я мало знаю об обычаях европейских дворян, но вся история представляется мне очень необычной.

– Ты ничего не понимаешь.

– Может, и не понимаю, мадам, но вижу, что лицо ваше раскраснелось, а глаза горят, как от любовных восторгов, но иначе.

– Это просто иная форма страстного желания.

– Вы хотите вернуть мальчика себе. Вас не устраивает то, где он… о Господи!

– Ну же, говори…

– У вас его отняли?!

– Да.

– Господи. Почему?!

– Не важно. Моя цель – добраться до того, кто похитил моего сына, и…

– Вернуть себе ребёнка, полагаю?

– …

– Н-да, судя по выражению вашего лица, мне не следовало торопиться с догадками.

– Давай я объясню, чем ужасно то, как со мной поступили восемнадцать месяцев назад.

– Я слушаю.

– Ты, вероятно, вообразил какие-то параллели между тем, что сделали с твоей Абигайль и с моим Жан-Жаком. Выбрось это из головы. Абигайль – рабыня, удерживаемая против воли, пленница, с которой дурно обращаются. У моего Жан-Жака всё иначе. Ему много лучше жить Иоганном в Лейпциге, чем Жан- Жаком в Версале. Хозяева Абигайль – уроды и недоумки. Да, её муки доставляют тебе боль, но твой путь ясен. Это путь справедливого гнева, мести, воздаяния, спасения, так хорошо знакомый из мифов и легенд. Лотар фон Хакльгебер совершил нечто куда более жестокое. Он сделал моего ребёнка счастливым. Если бы я сумела проникнуть в Лейпциг и выкрасть сына, малыш бы испугался. И, наверное, справедливо, потому что, вернувшись сюда, я вынуждена была бы отдать его в церковный приют на попечение монахинь, где из него бы вырастили иезуитского священника.

– Ужас. Я рад, мадам, что не был рядом с вами, когда вы впервые это осознали…

– …

– Почему вы так на меня смотрите? Я начинаю думать, что мне стоит одеться, а может, и вооружиться…

– …

– Вы что, только сейчас это поняли?!

– Когда мысль настолько ужасна, разум отказывается заглотить её в один присест, но много раз отрыгивает и пережёвывает, как коровью жвачку, прежде чем сможет принять в себя. Это всё я пережёвывала больше года. После того, как Жан-Жака похитили, мне потребовалось несколько недель, чтобы узнать, где он. К тому времени, как удалось составить хоть какой-то план, чтобы его вызволить, я забеременела Люсьеном. Только сейчас, когда Люсьен родился, а я оправилась после родов, стало возможным предпринять новые шаги в отношении Жан-Жака. А теперь поздно. Всё. Кончено. Я проглотила эту мысль.