– Конечно, кинулся к нему, – устало ответил Грубозабойщиков. – По его словам, в радиусе трех метров от мостика не было ни души.
– А в трех кто-то был?
– Он не разглядел. Было же темно, а Патенкова слепил яркий свет с мостика.
Кивнув, Дроздов подошел к шкафчику, достал два еще мокрых рентгеноснимка в металлических зажимах и поднес их к свету, чтобы Грубозабойщиков мог рассмотреть.
– Эта полоска вот здесь – трещина? – спросил командир.
– Да. Ему крепко досталось.
– Дело плохо. Кома?
– И неизвестно, когда выйдет. Может, через два-три дня… Судя по всему, органических повреждений нет… Теперь вы знаете об этом столько же, сколько и я.
– А как другие? – тревожно спросил Грубозабойщиков. – Те, что остались на буровой?
– Навещу их после ужина. Кстати, хотел попросить вас об одном одолжении. Можете передать в мое распоряжение Рукавишникова? Я хочу доверить ему наши секреты.
– Почему именно Рукавишникова? Вы можете взять любого.
– Он именно тот человек, что мне нужен. Сообразительный, с быстрой реакцией, а главное, по его лицу никогда не разберешь, что он там про себя думает. А это – очень ценное качество в игре. Наш приятель с пистолетом вряд ли будет опасаться простого матроса, в уверенности, что рядовому не решатся доверить такие секреты.
– Зачем он вам?
– Охранять Кузнецова.
– Кузнецова? – Лицо Грубозабойщикова оставалось невозмутимым, только веки, как показалось Дроздову, чуть дрогнули. – Значит, вы уверены, что это не был несчастный случай?
– Честно говоря, не знаю. Но не хочу рисковать. Если это не был несчастный случай, значит, наш приятель постарается довести дело до конца.
42
Рукавишников прибыл через две минуты. Впервые за время знакомства он не улыбнулся в знак приветствия. Даже не взглянул на лежащего в постели Кузнецова. Лицо у него было каменное.
– Явился по вашему приказанию, товарищ майор.
– Садитесь, Сергей.
Когда он сел, Дроздов заметил, что один из больших карманов его комбинезона заметно оттопыривается.
– Не мешает?
Он и тут не улыбнулся.
– Это инструменты.
– Покажите.
Поколебавшись, матрос пожал широкими плечами и извлек из кармана тяжелый разводной ключ.
– Вы меня удивляете, Сергей! – Дроздов взвесил его на ладони. – Стоит даже легонько ткнуть такой штуковиной, и вас обвинят в убийстве… – Он взял пакет бинта. – Если же обмотать вот этим – только в хулиганстве.
– Не понимаю, о чем вы? – ровным голосом отозвался Рукавишников.
– Должно быть, сегодня утром, когда мы с Грубозабойщиковым и Тяжкоробом беседовали на буровой, вы с Умеренковым, стоя снаружи, не удержались и приложили ушко к двери. Сообразив, что творится что-то неладное, вы решили держать ухо востро. Так?
– Верно.
– Умеренков что-нибудь знает?
– Нет.
– Я – офицер военно-морской разведки. Хотите, чтобы это подтвердил капитан?
– Да зачем? – Легкий проблеск улыбки. – Я видел, как вы наставили пистолет на командира, и раз он не упек вас под арест, стало быть, с вами все чисто.
– На буровой убиты четверо. Трое из пистолета, один ножом. Их тела сожжены, чтобы скрыть следы преступления. Еще трое погибли при пожаре. Убийца на борту корабля.
Рукавишников не вымолвил ни слова, только его лицо побледнело.
– Кузнецов получил тяжелую травму. Не знаю, по какой причине, но на его жизнь, очевидно, кто-то покушался.
Рукавишников уже успел взять себя в руки. Лицо снова стало невозмутимым.
– Значит, он может попробовать снова?
– Может. Никому из членов команды, кроме командира, старпома и меня, не позволяйте сюда заходить. Если же кто-то попытается…
– С метр бинта достаточно, доктор?
– Вполне. Бей не сильно. Чуть выше уха. Можешь спрятаться вот здесь, за занавеской.
– Надеюсь, хоть кто-то заявится…
Оставляя Рукавишникова, майор испытывал некоторое сочувствие к тому, кто попытается сюда забраться.
Оставшихся пациентов, их было девять, разместили в матросской столовой. Хуже всех дела обстояли у главного инженера Филатова. Опасности для жизни, конечно, не было, но лицо было обожжено страшно. Близнецы Харламовы, бурильщики, были обожжены меньше, но сильно пострадали от голода и холода. Тепло, уход и хорошее питание поставят их на ноги буквально за пару дней. Хромов, тоже бурильщик, и Денисов, лаборант, имели ожоги средней тяжести, умеренные обморожения и чувствовали себя получше. С остальными четырьмя – старшим радистом Кожевниковым, доктором Дитковским, поваром Нечаевым и, наконец, Хитренко, трактористом, – дела обстояли совсем благополучно. Все они сильно обморозились, особенно Кожевников, у всех были небольшие ожоги и общая слабость, но силы восстанавливались очень быстро. Постельный режим был нужен только Филатову и близнецам Харламовым, остальным Дроздов прописал различные физиотерапевтические процедуры.
– Мы не можем сидеть сложа руки, – нотка раздражения в голосе командира была вполне оправдана. – Что будем делать?
– Завтра утром устроим опрос всех уцелевших, – ответил Дроздов. – По-моему, мы сумеем узнать немало интересного.
43
– Извините, что надоедаю вам своими вопросами, – извиняющимся тоном произнес Дроздов. – Но командир поручил мне собрать всю нужную информацию. Первым делом надо выяснить, как возник пожар.
– По-моему, я первым заметил огонь, – неуверенно произнес Нечаев, повар.
Его волжский акцент прозвучал как никогда отчетливо. Он все еще выглядел больным, но гораздо лучше, чем накануне. Ему и всем восьмерым, кто присутствовали этим утром в кают-компании, явно пошли на пользу тепло, долгий ночной сон и усиленное питание. Правда, у главного инженера Филатова лицо было так сильно обожжено и забинтовано, что трудно было разглядеть, как он себя чувствует. Впрочем, завтракал он с большим аппетитом.
– Дело было примерно в два часа ночи, – продолжал Нечаев. – Да, около двух. Полыхало уже вовсю. Я…
– А где именно? – прервал его Дроздов. – Где вы спали?
– На кухне. Там же, где и обедали. Самый крайний домик с запада в северном ряду.
– Вы спали один?
– Нет, вместе с Хитренко, а еще Фомин и Манпиль. Оба погибли. Они были бурильщиками. Мы с Хитренко спали в задней части домика, там по обе стороны стояли два больших шкафа, где хранились припасы, а Фомин и Манпиль спали в столовой, возле камбуза.
– Значит, почти у самых дверей?
– Точно. Я вскочил, закашлялся. Дыма полно, в голове мутится – и вдруг вижу пламя: вся восточная стена дома уже полыхает. Я тряхнул Хитренко, а сам бросился к огнетушителю. Но он не сработал – замерз.
