Я бегом обратно. А сам уже ничего не вижу, такой дымище! Я тряхнул Фомина и Манпиля, крикнул, чтоб они вставали, а потом наткнулся на Хитренко и велел ему разбудить главного инженера.
Дроздов перевел взгляд на Хитренко.
– Разбудили?
– Нет. Весь лагерь был в огне, пламя подымалось метров на двадцать и распространялось как раз между рядами домов. Ветром по воздуху несло горючее, оно тоже пылало. Мне пришлось сделать солидный крюк к северу, чтобы не попасть в огонь.
– Ветер дул с востока?
– Не совсем. В ту ночь, я имею в виду. Скорее, с юго-востока. А еще точнее – с юго-юго-востока. Держась на всякий случай подальше от генераторного блока, он находился рядом с помещением столовой, добрался до жилого барака. Того самого, где вы нас обнаружили.
– То есть вы разбудили его не сразу?
– Да, он встал сам. Как только я выскочил из столовой, начали взрываться топливные цистерны на складе горючего. Тут и мертвый проснулся бы. Короче, этот шум разбудил его и без меня. Он и Денисов, – Нечаев кивнул на человека, сидящего напротив него за столом, – схватили огнетушители и побежали тушить барак начальника.
– Он находился западнее от склада горючего?
– Точно. Но там творился сущий ад! У Филатова огнетушитель работал отлично, но приблизиться к огню было невозможно. По воздуху летело горящее топливо.
– Погодите минутку, – остановил его Дроздов. – Давайте вернемся к моему первому вопросу. Как все- таки возник пожар?
– Мы раз сто пытались это выяснить, – устало произнес доктор Дитковский. – И без толку. Хорошо известно только, где именно он возник. Если принять во внимание, какие именно сооружения сгорели, и учесть направление ветра, вывод один: все началось со склада горючего. Но каким образом возник пожар, не знает никто. Да и какое это теперь имеет значение?
– Я с вами не согласен. Имеет, и большое. Если нам удастся выяснить, с чего начался пожар, мы, возможно, сумеем предотвратить подобные случаи в будущем. Хитренко, вы отвечали за склад горючего?
– Ума не приложу, как все это случилось, – отозвался дизелист Хитренко. – Скорее всего, виновата электрика. Похоже, какая-то цистерна подтекала, и в воздухе накопилось много паров горючего. В помещении склада работали два обогревателя, они поддерживали температуру, чтобы топливо не загустело. Должно быть, что-то замкнуло в термостатах. Но это всего лишь предположение.
– А не могли ли стать причиной пожара самовозгорание ветоши или непотушенный окурок?
Хитренко побагровел.
– Послушайте, товарищ майор. Я свое дело знаю. Не учите меня, как вести свое хозяйство. Это мне хорошо известно.
– Не тратьте свое красноречие, – оборвал его Дроздов. – Никто не хотел вас обидеть. Надо разобраться. – Он повернулся к Нечаеву: – Что произошло после того, как вы отправили Хитренко будить Филатова?
– Кинулся в радиорубку – это домик к югу от пищеблока и к западу от дома майора…
– А эти двое бурильщиков – Фомин и Манпиль? Встали они или нет?
Нечаев опустил глаза, нахохлился, лицо у него посерело.
– Моя вина, признаю. Вы даже не представляете, что там творилось. Вся восточная стена полыхала, вокруг полно дыма и копоти, я не мог ничего разглядеть, даже дышать не мог. Я тряхнул их обоих, тряхнул очень крепко, крикнул.
– Могу подтвердить, – спокойно произнес Хитренко. – Я стоял рядом с ним.
– Ждать я не стал, – продолжал Нечаев. – Я думал, они выскочат из домика сразу же следом за мной. Хотел предупредить остальных. Только через несколько минут заметил, что их нигде не видно. Но тогда… Тогда уже было слишком поздно…
– …И помчались к радиостанции. Вы, Кожевников, спали там?
– Да, спал, – рот у радиста скривился. – Я и мой помощник Сергей Грустный, тот парень, что умер вчера. Там же спал Дитковский, за перегородкой в восточной части домика, где был медпункт.
– Значит, загорелось сначала с вашей стороны, Александр Григорьевич? – спросил Дроздов у Дитковского.
– Наверное, – согласился тот. – Честно говоря, я вспоминаю все это, как кошмарный сон. Первое, что я помню, – это Серега, он наклонился надо мной, трясет меня и что-то кричит. Не помню, что я сделал, наверно, ничего, потому что потом уже отчетливо помню, как меня шлепали по обеим щекам, причем довольно сильно. Но, слава богу, подействовало! Я поднялся на ноги, и Грустный помог мне выбраться. Я обязан ему жизнью. Я только успел чисто машинально схватить аптечку, которая у меня всегда под рукой.
– А кто разбудил Грустного?
– Да вот он, Нечаев, и разбудил, – сказал Кожевников. – Он нас обоих разбудил, орал и барабанил в дверь, как бешеный. Если бы не он, и я, и Александр Григорьевич – мы оба погибли бы: в домике было полно углекислого газа, и если бы Нечаев не поднял нас своим криком… Я велел Грустному поднять Александра Григорьевича, а сам попытался открыть наружную дверь.
– Она была заперта?
– Ее заело. Днем в домике обогреватели работали на полную мощь, и лед на дверях подтаивал. А по ночам, когда мы залезали в спальные мешки, обогреватели притушивались и двери примерзали к косяку. Так бывало почти каждый раз.
– А потом?
– Я выбежал из домика, – ответил Кожевников. – Из-за дыма и горящего топлива вокруг ничего нельзя было разобрать. Мне показалось, что весь лагерь в огне. Но, слава богу, хватило ума догадаться, что надо подать SOS. Поэтому я полез обратно в радиорубку.
– Мы все обязаны жизнью Кожевникову, – в первый раз заговорил Денисов, коренастый рыжеволосый украинец. – А вот если бы я оказался ловчее, нам всем была бы крышка.
– Слушай, заткнись, – пробурчал Кожевников.
– И не подумаю, – упрямо отвечал Денисов. – Андрею Викторовичу нужно знать все подробности. Я выскочил из жилого барака сразу вслед за Владимиром Фроловичем. Виктор Хитренко уже говорил, что мы пытались сбить огонь с барака начальника. С самого начала это было безнадежное занятие, но мы все равно старались как могли. Там находилось четыре наших товарища. Но только зря потеряли время. Главный инженер крикнул, что возвращается с новым огнетушителем, и велел мне сходить посмотреть, что с радиорубкой. Там было настоящее пекло. Когда я подошел к двери с западной стороны, то увидел, что Нечаев стоит над Александром Григорьевичем. Выбравшись на свежий воздух, тот сразу упал как подкошенный. Нечаев крикнул мне, чтобы я поскорей оттащил доктора от горящего барака. Я только взялся за него, а тут летит Кожевников. Смотрю: он прямо к дверям радиорубки кинулся. – Денисов невесело улыбнулся и продолжил: – Ну, думаю, у парня крыша поехала. Я перегородил ему дорогу. Он крикнул, чтобы я не мешал. Я ему говорю: «Не валяй дурака». А он как заорет на меня – хотя, наверно, иначе из-за рева пламени я бы его не услышал – и сказал, что должен вытащить портативную рацию. И еще сказал, что горючее сгорело и что генераторному блоку вместе с запасами пищи тоже крышка. Сбив меня с ног, он кинулся в дверь. Оттуда вырывалось пламя и дым. Как он остался жив, ума не приложу.
– Это там вы получили ожоги лица и рук? – спросил Грубозабойщиков. Он стоял в дальнем углу кают- компании и до сих пор не произнес ни слова, хотя и ловил каждое произнесенное слово. Для этого Дроздов и попросил его поприсутствовать – от внимания командира не ускользнет ничто.
– Полагаю, что так.
– За такое полагается медаль «За отвагу на пожаре».
– Чихать мне на медаль, – вдруг резко выкрикнул Кожевников. – Кто вернет мне Серегу? Его тоже наградят? Вы хоть знаете, что он сделал? Когда я ворвался в радиорубку, он все еще сидел там. Сидел за передатчиком и посылал сигнал SOS на закрепленной за нами частоте. На нем уже горела одежда. Я стащил его со стула, крикнул, чтобы он захватил с собой несколько батарей и выметался. Схватив рацию и ящик с
