элементами питания, бросился к двери. Думал, что Серега бежит за мной. Из-за рева пламени и взрывов бочек с горючим стоял такой гул, что я ничего не слышал. Чтобы понять, что там творилось, надо увидеть все это собственными глазами. Я отбежал в сторону, чтобы спрятать в безопасное место рацию и аккумуляторы. Потом вернулся. Я спросил у Нечаева, который пытался привести в чувство Александра Григорьевича, вышел ли из помещения Сергей. Он сказал, что нет. Я кинулся к двери и тут потерял сознание.
– Это я ему врезал сзади, – с угрюмым удовлетворением произнес Денисов. – Другого выхода не было.
– Когда я очухался, то хотел прибить тебя, – хмуро заметил Кожевников. – Но ты, пожалуй, спас мне жизнь.
– А как же, – криво усмехнулся Денисов. – В ту ночь от меня было много пользы. Все, что я делал, – хватал и сшибал с ног собственных товарищей. После того, как Нечаев очухался, он стал кричать: «Где Фомин и Манпиль?» Ведь они оба ночевали в пищеблоке – там же, где и он с Христенко. К тому времени к нам подошли еще несколько человек, которые находились в жилом бараке. Через какое-то время мы заметили, что Фомина и Манпиля среди них нет. Нечаев побежал к пищеблоку, кинулся к двери, а двери и не видно, сплошная стена пламени. Я бросился на него, шарахнул по голове, он упал и стукнулся виском о лед. – Посмотрев на Нечаева, Денисов сказал: – Прости, Володь, но ты тогда был словно чокнутый.
Нечаев потер густую бороду и криво усмехнулся.
– Я и сейчас еще не в себе. До сих пор ощущаю твой кулак. Но ты был прав…
– Тут появился Владимир Фролович, с ним Фрумкин, он тоже спал в жилом бараке, – продолжил Денисов. – По их словам, ни один огнетушитель не действовал, все замерзли. Услышав, что Грустный остался в радиорубке, они с Фрумкиным накинули на себя одеяла и стали поливать их водой. Я попытался их отговорить, но Владимир Фролович приказал мне отойти в сторону… – Денисов изобразил на лице жалкое подобие улыбки. – А когда Филатов приказывает… Лучше его послушаться. Потом, обмотавшись мокрыми одеялами, они вместе с Фрумкиным вбежали в радиорубку. Через несколько секунд Владимир Фролович появился снова, таща Грустного. Оба горели как факелы. Что случилось с Фрумкиным, я не знаю, но из радиорубки он так и не выбрался. В бараке начальника обвалилась крыша. Никто бы не смог остаться в живых. Александр Григорьевич сказал, что они не очень мучились, – скорее всего, задохнулись еще до того, как сгорели.
– Ну, что ж, – медленно проговорил Дроздов. – Пожалуй, я получил ясную картину. Значит, к дому Холмогорского подобраться было никак нельзя?
– Ближе пятнадцати метров – никак, – резко ответил Нечаев.
– А что произошло потом?
– А потом за дело взялся я, – проговорил Дитковский. – Кожевников, несмотря на сильные ожоги, помогал мне. Мы притащили самых тяжелых. Грустный был в шоковом состоянии; боюсь, уже тогда он был безнадежен. И… Ну, пожалуй, это все, что мы можем вам рассказать.
– И вы несколько суток не ели?
– Ни корки. Да и согреться было нечем, не считая аварийных элементов в трех уцелевших бараках. Кое-как исхитрились растопить немного льда, вот и все. Чтобы сохранить оставшиеся тепло и энергию, я распорядился, чтобы все уцелевшие легли на пол и закутались как следует.
– Досталось вам, – сказал майор, обращаясь к Кожевникову. – Каждые два часа приходилось вылезать на холод, чтобы передавать SOS.
– Не только мне, – отозвался Кожевников. – Другим тоже. Доктор потребовал, чтобы все, кто может, поочередно работали на передатчике. Дело несложное. Рация была заранее настроена на нужную волну. Следовало только передать сигнал и ждать ответа, надев наушники. Если приходил ответ, я стрелой мчался в метеоблок. С радиолюбителем на Таймыре связался Хитренко. А Денисов поймал траулер, рыбачивший в Баренцевом. Ну и я, конечно, работал. Кроме них двоих, помогали доктор и Нечаев. Так что особых трудностей я не испытывал. Хромов нес дежурство у рации на следующий день. Во время пожара он подпортил зрение.
– Так вы все время были за старшего, Александр Григорьевич? – спросил у доктора Дроздов.
– Нет, конечно! Только первые сутки, пока Владимир Фролович, – доктор указал на Филатова, – находился в шоке. А потом он немного опомнился и принял командование на себя.
– Ну, что ж, могу сказать одно: вы действовали правильно, – Дроздов окинул взглядом собравшихся. – Вы, ребята, обязаны жизнью Александру Григорьевичу… На этом закончим. Вам, должно быть, не так-то легко было вновь пережить события той ночи. Вряд ли нам удастся установить, каким образом возник пожар. Страховщики говорят в таких случаях – форс-мажор. Уверен, Христенко, и тени сомнения не может пасть на вас. Ни о какой халатности не может быть и речи. Пожалуй, ваше предположение о возникновении пожара заслуживает доверия. Хотя пришлось заплатить за этот урок слишком высокую цену, впредь будем знать: ближе чем за сто метров от лагеря размещать склад горючего не следует. Ну, ладно, это все.
Собравшиеся стали расходиться. Доктор отправился в лазарет, не слишком скрывая радость от того, что ему единственному из медиков удалось остаться целым и невредимым. Впереди его ждало немало хлопот: поменять повязки, осмотреть Кузнецова, сделать рентгеноснимок лодыжки Зубринского и проверить состояние других больных.
44
Придя к себе в каюту, Дроздов открыл чемодан, достал небольшое портмоне, снова запер его и двинулся в каюту Грубозабойщикова. Он обратил внимание, что командир улыбался сейчас куда реже, чем при первом их знакомстве в Видяево. Едва майор вошел, капитан лодки взглянул на него и сказал безо всяких предисловий:
– Если тех двоих, что остались в лагере, можно как-то перенести на корабль, это надо сделать немедленно. Чем скорее мы вернемся на берег, тем легче у меня будет на душе. Я предупреждал, что ваше расследование ничего не даст. Как знать, может, еще кто-то скоро станет очередной жертвой. Сами подумайте, Андрей Викторович: среди нас разгуливает убийца!
– У меня есть три возражения, Владимир Анатольевич, – заметил майор. – Во-первых, никаких жертв больше не будет, это почти наверняка. Во-вторых, не следует пренебрегать медицинскими показаниями при переноске больных на борт. И в-третьих, сегодняшняя встреча кое-какую пользу все же принесла. Трех человек можно исключить из числа подозреваемых.
– Должно быть, я что-то упустил, не в пример вам.
– Не в этом дело. Просто мне было известно то, что неизвестно пока вам. Я знал, что в лаборатории под половицей спрятано около сорока железоникелевых элементов в превосходном состоянии.
– Черт бы вас побрал, – проронил Грубозабойщиков. – А мне даже словом не обмолвились. Из памяти выскочило?
– Знаете, в таких делах я никогда, никому и ничего не сообщаю просто так, если не уверен, что это принесет мне пользу. Нравится ли это кому-то или нет. Пока вы храните тайну – вы ее хозяин, как только выболтаете – она становится вашей хозяйкой.
– С такими взглядами вы, должно быть, завоевали уйму друзей, – сухо заметил Грубозабойщиков.
– Вот что меня заботит… кто мог использовать элементы? Только тот, кто время от времени выходил из жилого барака, чтобы отправить сигнал SOS. Таким образом, главный инженер Филатов и близнецы Харламовы исключаются: о том, чтобы они выходили из жилого дома, не может быть и речи. Они не могли даже подняться. Значит, остаются Хитренко, Нечаев, доктор, Денисов, Хромов и Кожевников. Кто именно, решайте сами.
– А зачем им понадобились запасные элементы? – спросил Грубозабойщиков. – И потом, если они у них были, на кой черт рисковать жизнью, используя севшие батареи? В этом, по-вашему, есть какой-то резон?
– Резон есть во всем, – ответил Дроздов. – Если вам нужны доказательства, то они у меня есть.
Достав из кармана портмоне, майор раскрыл перед Грубозабойщиковым документы и положил перед собеседником. Тот взял их, внимательно изучил и положил обратно в бумажник.
– Вот, значит, как, – невозмутимо обронил он. – Долгонько же вы собирались мне все это выложить, а? Я имею в виду правду. Офицер ГРУ, контрразведка. Секретный агент, верно?.. Ну, что ж, Андрей Викторович, плясать и хлопать в ладоши от радости по этому поводу я не собираюсь. Я еще вчера поверил. Да и кем бы
