запивали остатками воды из фляжек и утешали себя только тем, что по-прежнему живы.
На рассвете мне приснился вопль петуха – я изумленно открыл глаза, и петушиный крик растаял в клочках сновидения. Было бы странно, если бы петух кричал наяву. В деревнях давно сожрали все, что бегало и хлопало крыльями. Утро красило нежным светом стены заброшенной фермы, незаметные в буйстве разнотравья крестьянские избы. Алели макушки деревьев, просыпались птицы в лесу. Если уместно в наше время говорить о сельской идиллии, то это была самая что ни на есть идиллия.
Я покосился на Виолу. Она уже не спала. Лучше бы спала… Уже успела ширануться! Растеклась по креслу, дышала глубоко и беззвучно, робкая улыбка растягивала губы. Она забыла раскатать обратно рукав, и я увидел, наконец, кусочек ее обнаженного тела – смуглое предплечье с выпуклыми, густо-фиолетовыми прожилками вен, следами от уколов. Безобразные рубцы вперемешку со вздутиями: так называемый скарификационный способ – на коже делается надрез, туда втирается наркотик. Остаются характерные рубцы. Эффект слабее, но куда деваться? Не всегда есть возможность растворить героин в воде и вскипятить. Я почувствовал, как зашевелилось что-то под лопаткой – странное чувство, одним из составляющих которого была, безусловно, злость. Но я успокоился, украдкой ее разглядывал. Отмечал что- то новое, ранее незамеченное в осунувшейся мордашке, в трогательно торчащих челюстных косточках, в остром подбородочном холмике, в глазах, которых даже героин не лишал смысла…
Она зашевелилась, с шумом выпустила воздух. Я кашлянул, обернулся. Парамон изволил дрыхнуть – в вальяжной позе, скрестив руки, откинув голову с открытым ртом. Коротышки в машине не было.
– Где Степан? – Я почувствовал, как дрогнуло сердце.
Она непонимающе посмотрела в мою сторону (отнюдь не на меня). Лоб нахмурился, глаза остались прежними.
– Сте-пан… – пробормотала она по слогам. – Кто такой Сте-пан?
Скрипя зубами, я соскочил с подножки. Если коротышка ни свет ни заря отправился на поиски новых неприятностей…
Я сбил этого крохотного человечка, когда нырял за ферму, чуть не раздавив его. Степан у нас, как Фигаро, – он везде!
– Перешагни обратно, – проворчал он, потирая отбитую ляжку, – а то не вырасту.
Я отвесил ему шикарный дружеский подзатыльник. Он сделал кувырок и обозленно на меня уставился.
– За что, Михаил Андреевич?
– За дело, – объяснил я. – И не доводи меня больше до нервного срыва.
– Надо же, какие мы чувствительные, – Степан обиженно почесал зудящую макушку. Долго обижаться этот малявка не умел. Он подкатил ко мне на коротеньких, выгнутых колесом ножках и заговорщицки зашептал:
– Ладно, виноват, погулять решил – думал, пожрать чего найду. Не нашел – не живут тут люди…
– Но что-то ты нашел, – насторожился я.
– Давайте потише, – коротышка покосился на слезающую с подножки Виолу, на Парамона, начинающего новый день с прочищения ушей. – На восточной стороне деревни, за старыми скирдами сена, вон там, – он показал пальцем, – стоит джип… «Лендкрузер». Он, похоже, весь из себя бронированный, похож на ежика от торчащих антенн…
– Но мы, мне кажется, уже обзавелись транспортом… – неуверенно начал я и осекся. Коротышка взглянул на меня с укором.
– Это не местные, – объяснил он мне, как тупому первокласснику. – Помнишь, Любомир рассказывал, что шныряют по Каратаю неопознанные субъекты – ну, вроде как наблюдают за тем, что здесь происходит?
Я почувствовал, как волосы зашевелились на голове. Ох, как не хотелось бы мне, чтобы тяга к познанию заявила о себе в такой неподходящий момент…
– Так-так, – насторожилась Виола. – И что же дальше?
– Они ночевали за этими стогами; приехали, видать, уже после нас… – воровато озираясь, шептал коротышка. – Иду я, стало быть, в ус не дую, головешки пинаю… смотрю, а они стоят! Ну, спрятался, давай подсматривать. Их двое. Одеты цивильно – не так, как наши люди одеваются; подстриженные такие, выбритые… Один из них зубы чистил – представляете? И рот полоскал какой-то хренью из бутылька. А другой курил сигарету с фильтром и по спутниковому телефону изволил разговаривать! А потом они чего-то хихикали между собой; я расслышал только, что «осталось еще три дня в этой дыре»… Знаешь, Михаил Андреевич, что-то мне подсказывает, что они не знают про нас…
– То есть они уже проснулись… – задумчиво пробормотал я. – А изучить обстановку вокруг себя с картинки, нарисованной спутником, пока не удосужились…
– Не то слово, Михаил Андреевич. Они уже уезжать собрались…
Вот тут-то и вцепился в меня клещами бес познания. Парамон что-то квохтал, хлопал прочищенными ушами; Виолу терзали сомнения – она с чего-то решила, что риск полезен только в ограниченных дозах; коротышка азартно шептал, что хрен с ней, с истиной – у этих чистюль определенно должны быть запасы еды; не курей же они в багажнике разводят!
Дурную мысль прогнать из головы практически невозможно. Я уже бежал к машине, шипя через плечо, что теперь-то уж точно я поведу. Какая муха меня покусала? Не успел я вставить ключ в замок зажигания, как чуткое ухо уловило, как где-то в отдалении завелась машина. Уйдут, гады! Впрочем, как они уйдут? Здесь единственный выезд на дорогу, мы ближе к ней, чем они, а окружающий ландшафт – чересполосица ям и бугров. «Крузак» – машина, конечно, ладная, но проехать по такому несчастью он не сможет. А мы сможем! Наше преимущество во всем!
Мы поймали этого «невидимку». Я рванул через деревню на полных газах, не особо вникая в возникающие на пути препятствия. И когда он медленно выезжал из своих стогов, переваливаясь через бугры, мы уже молодцевато гарцевали у него под носом, а Виола вела плотный огонь из люка, вспахивая землю у «крузера» перед капотом. Их машина не смотрелась особо дерзко, что и понятно в плане ассимиляции с местными реалиями. Но и ежу понятно, что это были
Эти парни вели себя, в принципе, адекватно. Обнаружив перед собой нашего подпрыгивающего «монстра», явно вызывающего их на поединок, они ударили по тормозам, и застрочил пулемет, элегантно вмонтированный в лобовое стекло. Виола успела провалиться в люк – а то я уж начал волноваться за нее… Их огонь и наш огонь – это была стрельба из дротиков по слонам. Нашего «монстра» конструировали тоже не двоечники. А вот раздавить мы их могли легко и быстро.
– Дави их, Михаил Андреевич! – возбужденно подпрыгивал коротышка.
Я помчался на них, не разбирая дороги. Они сообразили, что дело принимает неважный оборот, и попытались улизнуть. Им удалось развернуться, они проехали по ухабам несколько десятков метров… и нырнули в «удачно» подвернувшуюся яму. Я сдал чуть вправо и теперь катил на них по прямой. Возбуждение передавалось окружающим, заражало, словно вирус, – мои товарищи орали, матерились, предвкушая хоть маленькую, но месть за поруганный жизненный уклад (хотя при чем тут эти парни – они наемные работники). Джип пытался выбраться из ловушки задним ходом, выбрасывал землю вращающимися колесами, чадил газами – но только глубже зарывался в яму. Нам оставалось метров семьдесят. Я втайне надеялся, что давить их не придется – сами выйдут, поднимут лапки. Возможно, это и намечалось: одновременно распахнулись обе двери, показались руки, ноги…
И в этот волнующий миг «Лендкрузер» громко и красочно взорвался!
В Голливуде взрывают и получше, но то в кино, а тут какая ни крути, а реальность. Резко хлопнуло, громыхнуло. Крыша джипа вздулась на глазах, как будто салон надули воздухом, машина превратилась в луноход, а затем порвалась так, словно луноход был картонный. Сноп огня взметнулся в небо, полетели металлические части обшивки, черным дымом окутало окрестности…
Взрывная волна обрушилась на наш автомобиль – благо я уже успел нажать на тормоз. Тяжелая машина встала на дыбы, развернулась на девяносто градусов… и свалилась. Слава богу, на свои же колеса. Никто не пострадал, не считая привычных ссадин. Меня всегда умиляло, когда в кино герой, уносимый
