необходим здесь на случай, если моя миссия в Даруджистане не будет выполнена. Не втягивайся в правление, оккупированное Засекой. Далее, ты должен посвятить Дуджека в подробности, касающиеся вмешательства Опоннов. Если в игру вступил бог, он должен знать об этом и строить в соответствии с этим свои планы.
– Как кто-то может что-нибудь планировать, когда в игре Опонны?
– Оставь это Дуджеку, – она внимательно поглядела ему в лицо. – Какие-либо трудности при выполнении этих инструкций будут?
Тайскренн улыбнулся:
– Честно говоря, адъюнкт, я чувствую большое облегчение.
Лорн кивнула:
– Прекрасно. Теперь мне нужен простой лекарь и квартиры.
– Разумеется, – Тайскренн прошел к двери, помедлил и обернулся. – Адъюнкт, я рад, что ты здесь.
– Благодарю тебя, верховный маг, – отозвалась она. Когда он вышел, Лорн опустилась в кресло и предалась воспоминаниям девятилетней давности, а затем и более ранним – из детства. Воспоминаниям об одной ночи в Мышином Квартале, когда ночной кошмар маленькой девочки едва не стал реальностью. Она помнила кровь, кровь повсюду и пустые лица ее матери, отца и старшего брата, лица, застывшие от осознания, что их пощадили, что это не их кровь. Воспоминания захватили ее, в мозгу появилось имя, зазвучало все громче, пробиваясь наружу из глубины. Губы Лорн разомкнулись, она прошептала:
– Порванный Парус.
Волшебница нашла в себе силы подняться с постели. Теперь она стояла у окна, держась одной рукой за раму, чтобы не упасть, и глядела вниз, на улицу, запруженную военными фургонами. Внизу процветал грабеж, который квартирьеры именовали «пополнение запасов». Изгнание знати и простых горожан из их собственных домов для устройства офицерских квартир, в одной из которых и находилась сейчас она, завершилось два дня назад. Теперь полным ходом шла починка внешних стен города, восстановление ворот и чистка «Лунного дождя».
Лорн была рада уже тому, что не застала груды мертвых тел, которые заполняли городские улицы на предыдущем этапе очистки города: повозка за повозкой скрежетали под тяжестью наваленных на них белых тел, изувеченных огнем и мечом, изгрызенных крысами и истерзанных воронами, – тел мужчин, женщин и детей. Ей довелось видеть такое раньше, и она не желала повторения.
Теперь все самое ужасное и шокирующее исчезло с глаз долой. Можно было увидеть даже сцены более-менее мирной жизни – фермеры и купцы выходили из своих укрытий, чтобы равным образом удовлетворять нужды осаждающих и осажденных. Малазанские лекари вычистили город, предотвратив распространение чумы и подлечив по возможности пострадавших рядовых горожан. Все оставалось вроде бы на своих прежних местах. Общественная жизнь начала ложиться на заданный, хорошо спланированный курс.
Вскоре, знала Порванный Парус, начнется истребление знати, на виселицах окажутся самые жадные и нелюбимые в народе. Казни будут публичными. Отработанная и действенная процедура, которая предотвратит рост недовольства и вызовет праведное ликование во всех, оставшихся в живых. А меч, вложенный им в руки, вовлечет всех участников событий в охоту за следующей жертвой на благо империи.
Она видела, как подобные спектакли разыгрывались в сотнях других городов. И неважно, каковы были прежние правители города, какова была местная знать, – одно слово империи, подкрепленное силой, повергало город в пучину тирании демонов. Таков финал человечности, горький урок, вынесенный ею из ее собственной роли, сыгранной во всех этих событиях.
Перед ее мысленным взором возникли лица Разрушителей Мостов, непонятным контрапунктом тому цинизму, что царил вокруг нее теперь. Вискиджак, человек, оказавшийся на краю (точнее, это край подступил к нему со всех сторон), где были крушение доверия, крах веры, – у него остался только его отряд, ничего не значащая более горстка людей. Но он держался, он сопротивлялся, сопротивлялся яростно. Она хотела бы думать, нет, она почти верит, что он победит в конце концов, он выживет и увидит свой мир свободным от оков империи.
Быстрый Бен и Калам хотели снять бремя ответственности с плеч их сержанта. Так они воплощали свою любовь к нему, хотя они никогда не стали бы выражать ее подобными словами. Во всех остальных, за исключением Горечи, было то же чувство, доходящее до отчаяния детское желание освободить Вискиджака от всего того, что было возложено на него.
Она сочувствовала им больше, чем могла себе позволить: ее чувства давно были сожжены, а их прах развеян по ветру, маг не может позволить себе иметь чувства. Порванный Парус понимала всю опасность, но запретный плод казался ей сладким.
Другое дело – Горечь. Она старалась даже не думать об этой женщине.
Еще оставался Паран. Что делать с капитаном? В данный момент он был в комнате, сидел на кровати у нес за спиной и смазывал свой меч по имени Удача. Они уже не говорили так подолгу, как в тот день, когда она очнулась. Взаимное недоверие было по-прежнему сильно.
Возможно, их притягивала друг к другу тайна, нечто неясное. А взаимное притяжение было очевидным: даже сейчас она ощущала невидимую ниточку, связывающую их. Какие бы чувства не возникали между ними, они были опасны. Отчего и особенно привлекательны.
Порванный Парус вздохнула. Хохолок пропал этим утром, чем-то чрезвычайно взволнованный и воодушевленный. Кукла все равно не ответила бы на их вопросы, но волшебница подозревала, что Хохолок напал на какой-то след, ведущий прочь из Засеки, возможно, в Даруджистан.
Это было нерадостное предположение.
Она напряглась – опрокинулось подобие ловушки, которую она разместила под дверью. Порванный Парус повернулась к Парану.
– У нас гость.
Он поднялся, не выпуская из рук Удачу.
Волшебница провела над ним рукой.
