холле, — подумал Походин. — Переоденусь в сухую одежду и наконец-то высплюсь».
Но от времени, когда он нажал на кнопку звонка, и до того, как ворота разъехались, ждать под дождем пришлось минут пятнадцать. За это время он вымок до нитки.
«Что бы это значило? — чувствуя стекающую по спине холодную воду, с нарастающей тревогой думал он. — Неужто Чугуев сдал меня Коробову?»
Три дня назад Походин позвонил из Лондона в Москву и дал согласие Чугуеву обменять «зеленый» «лимон» на оригинал «чистосердечного признания» Кобидзе. Еще он предупредил, что со своего счета в Австрии переведет «лимон» на его счет не ранее чем через месяц, чтобы не привлечь этой операцией внимания к их персонам Интерпола и заграничной агентуры Инквизитора. Чугуев хоть и был взбешен, но вынужден был согласиться и обещал хранить «чистосердечное признание» Кобидзе за семью печатями.
«От миллиона долларов за пустячную бумажку откажется лишь идиот, а Чугуева идиотом не назовешь, — успокоил себя Походин. — Даже если и дошло до Коробова «чистосердечное», подтвердить-то его Кобидзе уже никогда не сможет… Состряпана, мол, бумажка в кабинете у Инквизитора, и точка… Не открывают, сволочи!.. Таким макаром, вероятно, Хозяин выказывает недовольство моим провалом в Москве, — решил Походин и чуть не задохнулся от нахлынувшей злобы. — Самого бы под светлые очи Инквизитора… Всю свою цековскую спесь за один допрос потерял бы! — Он даже растянул в улыбке посиневшие губы, представив Хозяина Империи на допросе у Инквизитора в лефортовском СИЗО. — Вилял бы ты, Виктор Иванович, перед ним, как шавка, хвостом и закладывал всех направо и налево, чтобы спасти свою драгоценную жизнь…»
Походин изломал голову в поисках отгадки, почему Инквизитор выпустил его живым из России. «Хочет ликвидировать меня без шума на чужой территории, чтобы потом не выяснять отношения с моими друзьями и покровителями», — с содроганием подумал он.
Всю эту неделю Походин спал только в самолетах. Он поменял несколько паспортов и стран, опасаясь, что по его следам неотрывно следуют люди Инквизитора. В Хельсинки, в Осло, в Лондоне и Париже — всюду ему мерещились идущие за ним пожилые люди с кремневыми бесстрастными лицами, как две капли воды похожие на самого Инквизитора. Стоило лишь в самолете закрыть глаза, как вновь буравил его непроницаемый взгляд Инквизитора и колокольным похоронным звоном колотились в мозгу его слова: «…Вы танцевали слишком неуклюже, господин Походин…»
Из-за спины Инквизитора к нему тянули руки: Ольга Коробова, полковник Шведов, летчик Кобидзе и еще какие-то люди, имен которых он уже не помнил. И тогда он звал на помощь сына Тото и своего друга Коробова, пугая криком соседей по самолетному креслу.
«Почему на этот раз Коробов не встречает меня с распростертыми объятиями? Может, пока не поздно, скрыться отсюда и залечь где-нибудь в Европе до лучших времен? — чувствуя страшный озноб, думал Походин, но, поразмыслив, он пришел к выводу: — Если бы Чугуев заложил, то впустили бы сразу и больше никогда бы не выпустили… А раз держат, как шавку, под дождем, значит, просто на что-то сильно гневаются Виктор Иванович».
Когда Походин готов был уже перед воротами свалиться в обморок от озноба, на дорожке показались два коробовских телохранителя-швейцарца, ни слова не понимающие по-русски. В холле, бесцеремонно обыскав гостя, они провели его в каминный зал и встали застывшими куклами у дверей.
Коробов, сидевший у камина спиной к двери, долго не поворачивался и не предлагал ему сесть. Походину пришлось даже напомнить о своем присутствии легким покашливанием.
Крутанув желваки и не меняя позы, Коробов показал на кресло.
— Меньше всего в сложившихся обстоятельствах ожидал, Фармазон, увидеть тебя в своем доме, — глухо сказал он.
— Ты о моем провале в Москве?
Коробов смерил Походина угрюмым взглядом, от которого у многих душа уходила в пятки, но промолчал.
— Проклятый Инквизитор опять со всех сторон обложил меня. Чтобы не оказаться в Лефортове, пришлось поджечь дом, бросить все нажитое и бежать из России, — шепотом сказал Походин и покосился на застывших у двери телохранителей. — По чьему-то приказу сверху Инквизитор копнул наши сделки с поставками оружия на Кавказ и непостижимым образом докопался до «сухого молока»…
Сообщение не произвело на Коробова никакого впечатления. Он лишь насмешливо бросил:
— Ах, ах, бедный Фармазон!.. И как же удалось уйти от его церберов?
— Честно говоря, сам не знаю. Фортуна… Правда, пришлось пойти на мокруху — одного его полковника убрать с дороги…
— А заодно и мою дочь.
— С ума сошел, Виктор!.. Ольгу — не я!..
— Кто тогда?..
— Не знаю.
— Кто, кто, кто, черт тебя дери?
Походин снова выразительно покосился на телохранителей. Коробов что-то крикнул им по-немецки, и они скрылись за дверью.
— Знать не знаю, но предполагать могу, Виктор, — сдавленным голосом произнес Походин. — Видишь ли, с появлением из Сербии Скифа Ольга Викторовна стала просто неуправляемой…
— Она всегда была неуправляемой.
— Случилось то, чего я так боялся. Женщины, они сосуд скудельный. Хрен их поймешь. К Скифу у нее, видишь ли, старая любовь взыграла, а у того — баба новая объявилась… От ревности, полагаю, понесло Ольгу во все тяжкие…
— В какие еще тяжкие?
— Хочешь — не верь, но она собралась опубликовать в прессе показания душмана Хабибуллы о твоем афганском опиумном бизнесе… В отместку тебе, видишь ли… Мол, ты, отдав ее в Афгане в заложники Хабибулле, поломал жизнь ей самой и ее любимому Скифу, закатав его в тюрьму.
— Бред!..
— Ой, не скажи!.. За показания Хабибуллы она в прошлый свой приезд выплатила ему сполна твой долг.
— Ты уверен? — с изумлением вскинулся Коробов.
— Сама мне сообщила об этом, — потупился Походин и через паузу, стараясь не смотреть на него, осторожно добавил: — Но это, так сказать, не самая ее большая блажь.
— А самая большая?
— Страшно даже говорить тебе… Словом, Ольга собиралась явиться на Лубянку с повинной и сдать Инквизитору всех причастных к поставкам оружия на Кавказ.
— Сдать отца родного, лучше ты ничего не придумал?! — вырвалось у побагровевшего Коробова.
— Все бы ничего, — горестно развел ручками Походин. —
Но сам знаешь, какая у нее в Москве жизнь развеселая была: презентации-хренации, казино и рестораны с ночными бардаками. А заведения эти кто в Москве посещает? В основном бандиты и сексоты. Примет Ольга Викторовна лишнего за воротник, и ну публично каяться, орать, кто из чиновников высших сфер сколько долларов на оружии заработал, в какой банк положил… А кому это понравится?.. По-видимому, кто-то из них и наказал Ольгу за длинный язык.
— Оберечь должен был ее! — грохнул Коробов кулаком по журнальному столику и схватил Походина за плечо: — Почему я должен верить, что не ты ее, плешивый?.. Интерес-то у тебя был не меньший, чем у них…
— Говорю же тебе, Инквизитор мне в затылок дышал. Интерес был, но не я ее… Не мог я без твоего приказа.
— Какая наглость! Хочешь сказать, я мог приказать тебе убить родную дочь? — взревел Коробов.
— Я хочу сказать, что не я убил твою родную дочь, — затряс вислыми щечками Походин. — Клянусь — не я ее…
— Клянешься! — скривился Коробов, как от зубной боли. — Отлично задумано, Фармазон, — схватив Походина за грудки, прошипел он. — Разыгрываешь святую невинность, а сам раз-раз и в дамки!.. «Лимоны» со старого друга, как с куста, снять — и шасть на Багамы!..
