– А где будешь спать ты, мама? – забеспокоился Николай, обойдя квартиру и обнаружив только одну спальню. Он никогда не видел таких маленьких комнатушек, даже у их слуг на Саттон-плейс комнаты были лучше. Квартирка была крошечная и мрачная.
– Я буду спать здесь, на диване, милый. Он очень удобный. – Она улыбнулась сыну, наклонилась поцеловать его в щеку и увидела слезы у него на глазах. Было несправедливо обрекать на это детей, и она, хоть и с трудом, справилась с нахлынувшим гневом, который она испытывала порой по отношению к Клейтону. Другие оказались умнее его, менее смелыми и менее глупыми, чем он, рисковавший всем, что они имели. А если бы он был жив, они могли бы пережить все это иначе… Вдвоем они могли бы по крайней мере бороться с судьбой бок о бок, теперь же она оказалась одинокой, как никогда. Теперь – она поняла это только сейчас – все свалилось на ее плечи, как когда-то на плечи Евгении Петровны. И какой же смелой и сильной она оказалась – теперь это служило Зое примером, и она с нежной улыбкой посмотрела на сына, когда тот предложил ей свою кровать.
– Ты можешь занять мою кровать, мама. Я буду спать на диване.
– Нет, дорогой, мне здесь будет хорошо, – заверила Зоя Николая и с решительной улыбкой добавила:
– Нам всем будет хорошо. А сейчас присмотри за Сашей, пока я приготовлю обед.
Она повесила на вешалку их и свое пальто, радуясь, что захватила теплые вещи. В квартире стоял холод, тут не было даже камина, как в их парижском доме.
– Почему бы тебе не погулять с Савой?
Старая собака тихо сидела у дверей, словно ожидая, что ее снова отвезут домой. Этого же хотелось и всем остальным.
Николай надел поводок и сказал Саше, чтобы та хорошо вела себя, пока он гуляет с собакой, а мама жарит им курицу, которую она захватила из дома на Саттон-плейс. Но Зоя-то очень хорошо понимала, что продуктов, равно как и денег, хватит ненадолго.
Рождество ничем не отличалось от любого другого дня, если не считать того, что Саше она купила куклу, а Николаю вручила карманные часы Клейтона. Они обнялись, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать; потери их были поистине безграничны. В квартире было ужасно холодно, полки в шкафах пусты, а Зоины ювелирные украшения проданы на аукционе за гроши.
Она собиралась во что бы то ни стало сохранить царское яйцо, но, кроме него, почти ничего не осталось, и Зоя понимала, что должна поскорее найти работу, вот только где? Вопрос этот преследовал ее днем и ночью. Она подумывала о работе в магазине, но уж очень не хотелось оставлять детей одних на весь день.
Саша еще не ходила в школу, и Зоя не могла оставить ее одну, Николай же ходил в близлежащую школу вместе с соседскими детьми, большинство из которых были одеты в лохмотья, а некоторые жили в лачугах на берегу Гудзона. Повсюду вырастали целые кварталы лачуг, где ютились люди, которые раньше были биржевыми маклерами, бизнесменами, юристами. Они готовили еду в котлах на кострах, а по ночам бродили по свалкам в поисках пищи и выброшенных вещей, которыми еще можно было воспользоваться. У Зои разрывалось сердце при виде детей с огромными голодными глазами и ввалившимися щеками, когда они толпились у костра, чтобы согреться. По сравнению с этими лачугами их квартира казалась раем, и Зоя ежедневно напоминала детям, что они должны за это благодарить бога. Однако иногда даже ей было тяжело думать о благодарности. Зоя видела, как тают их деньги, и продолжала усердно искать работу. Она предпочла бы работать по вечерам, когда дети спят или, во всяком случае, находятся дома, в безопасности. Она знала, что может положиться на Николая, что он присмотрит за Сашей, когда вернется домой из школы.
Он рос ответственным мальчиком и всегда был добр к сестренке, играл с ней, помогал убирать игрушки, постоянно разговаривал с ней об отце. Тема эта все еще оставалась для Зои слишком болезненной, и, когда заходила речь о Клейтоне, Зоя замыкалась в себе, искала укромный уголок, чтобы тихо поплакать наедине, поглаживая старую Саву. Теперь собачонка почти ослепла, и Николай на руках сносил ее вниз по лестнице на прогулку.
В январе Зоя беспорядочно бродила в поисках работы от Семнадцатой Западной улицы до Шестой авеню и Сорок девятой улицы. Она понимала, что это бессмысленно, но больше ей ничего не приходило в голову. Она обращалась в несколько ресторанов, но – увы! – и здесь она была не первой.
– Что вы знаете о профессии официантки? – спрашивали владельцы ресторанов. Она будет ронять подносы, бить посуду и не сможет подолгу работать за крошечную плату. Зоя уверяла, что согласна на все, но в ее услугах не нуждались, а больше Зоя ничего не умела – разве что танцевать, но здесь ведь не было дягилевского балета.
Не раз в состоянии полного отчаяния она готова была пойти на панель, но чувствовала, что не сможет.
Память о Клейтоне была слишком сильной и чистой, он был единственным мужчиной, которого она когда-либо любила, и ей была невыносима мысль, что какой-то другой мужчина прикоснется к ней, даже если с его помощью она смогла бы прокормить семью.
Она умела только танцевать, но отлично понимала, что в тридцать лет уже не сможет вернуться на сцену, ведь она не танцевала больше одиннадцати лет. Зоя до сих пор была гибкой и ловкой, но она постарела и чувствовала себя тысячелетней старухой, идя на пробы в театр. Она уже была у Зигфельда, и там ей сказали, что она недостаточно высокая. Неудивительно поэтому, что она решила попробовать себя в варьете. Пройдя на сцену, она старалась не смотреть на полураздетых женщин, ища глазами антрепренера.
– Эй, ты! – сказала старшая из женщин, не скрывая своего удивления. – Разве ты танцуешь?
– Танцевала.
– С кем?
Зоя тяжело вздохнула, понимая, что выглядит на этой сцене нелепо в своем скромном черном платье от Шанель. Ей следовало бы надеть что-нибудь посветлее и попроще, но она давно продала все свои вечерние платья, и у нее остались только темные шерстяные платья, которые она извлекла из шкафов на Саттон- плейс, понимая, что зимой в квартире будет холодно.
– Я танцевала в дягилевской труппе в Париже.
