Тварь вытянула бесчисленные жадные щупальца.
И нашла… ничто.
И раздался голос смертного…
.. еще три слова Цеды, сказанные ясно и спокойно. — Вот и попался.
Ложь! Иллюзия! Обман! Демон взъярился, метнулся, вздымая облака ила, отыскивая путь назад — и обнаружил, что устье пещеры запечатано. Твердая гладь, холодная, обжигающая морозом. Демон отпрянул. Там, наверху, озеро. Вверх… быстрее…
Урсто Хоботт и его временная подружка Пиношель напились, ожидая падения Летераса. Они пели, восхваляя конец эпохи долгов, развалившись на скользкой набережной Обжитого Озера. Соседями им были нервные крысы и дергающие шеями голуби.
Прикончив все вино, они начали ругаться.
Вначале Пиношель испустила долгий вздох и невинным тоном сказала: — Теперь можешь на мне жениться.
Не сразу ее слова были осознаны. Наконец приятель поднял воспаленные глаза. — Жениться? А чё плохо нам сейчас, Мойтортик?
— Чё плохо? Мне нужна распектабельность, блохастый ты жиряк — тупица. Я заслужила. Распектабельность. Ты возьмешь меня в жены, Урсто Хоботт, как только Эдурианцы кончат нас завоевывать. Женишься!
— Ладно, ладно. Женюсь.
— Когда? — вопросила она, чувствуя подвох.
— Когда… когда… — Ха! У него был ответ…
И в этот момент вонючая, покрытая водорослями поверхность озера раздвинулась перед ними и стала белой. С ледяной глади поднялись тучи.
Над Урсто Хоботтом и Пиношелью повеял свежий ветерок.
Из-под льда раздался глухой, мощный стук, но поверхность даже не треснула.
Урсто Хоботт неверующе раззявил рот. И снова закрыл.
Его плечи опустились. — Сегодня, милая. Женюсь на тебе сегодня же…
Глава 25
Когда боги праха были молоды, они плавали в крови.
Вещий сон о Дне Седьмого Завершения,
Ведьма Лихорадка
Шерк Элалле шагала по коридору, вниз, к дверям гробницы. Она думала о Геруне Эберикте и тревожилась о Теоле Беддикте. Финед — человек самого безжалостного типа, а Теол кажется таким… беспомощным. О, он вполне способен при необходимости сбежать достаточно быстро и достаточно далеко. Но было ясно, что Теол Беддикт СЕЙЧАС бежать не намерен. Приданные ему Брюсом телохранители внушали некоторую надежду; но, зная методы Геруна, она подозревала, что он избавится от них без особого труда.
Одного этого бы хватило — а тут еще зловещее молчание Чашки из мертвой башни Азата. Результат ли это ее возвращения к жизни? Ее нежелания общаться с мертвыми? Или случилось нечто ужасное?..
Дойдя до двери, она широко распахнула их.
Блеснул свет лампы, и она увидела сидящего на саркофаге Аблалу. Он прикручивал фитиль.
Выражение лица Тартенала заставило Шерк нахмуриться. — Что не так, любовь моя?
— Нет времени, — отозвался он, вставая и ударяясь головой о свод. — Плохо дело. Мне надо идти. — Он присел и поставил лампу на крышку гроба. — Не дождался бы тебя. Надо идти.
— Куда?
— Это Серегалы, — пробормотал он, стискивая руки. — Плохо.
— Серегалы? Старые тартенальские боги? Аблала, о чем ты?
— Пора. — Он направился к выходу.
— Аблала, как насчет Харлеста? Куда ты?
— К старой башне. — Он уже был в тоннеле. Слова быстро стихали. — Я люблю тебя, Шерк Элалле…
Она уставилась на дверь. Любит? Звучит… как прощание.
Шерк подошла к саркофагу и сдвинула крышку.
— Аррр! Уу! Уу!
— Хватит, Харлест! — Она ударила по тянущимся вверх когтям. — Выходи. Нам надо идти…
— Куда? — Харлест медленно сел, не забыв обнажить длинные клыки и издать зловещий вой.
Она глянула на него и ответила: — На кладбище.
— О, — вздохнул Харлест, — идеально…
Сидящий в луже темной крови император Тисте Эдур схватился одной рукой за лицо и, казалось, старался выцарапать собственные глаза. Он все еще вскрикивал — резкие, бессловесные выражения гнева и отвращения.
Летерийские солдаты, прикрывшиеся щитами, тихо и неподвижно стояли в тридцати шагах, на мосту. Вдоль набережной канала скапливалось все больше горожан — целые ряды зрителей.
Тралл Сенгар ощутил, как кто-то кладет руку ему на плечо. Обернулся, увидел Уруфь. Ее лицо было искажено беспокойством.
— Сынок… что-то надо делать… он теряет рассудок…
Удинаас, проклятый раб, ставший для Рулада таким полезным, просто необходимым — необходимым для сохранения душевного равновесия молодого Эдур — куда-то пропал. И теперь император буйствовал, никого не узнавая. На губах его виднелась пена, крики напоминали вой испуганного зверя. — Нужно отыскать его, — ответил Тралл. — Этого раба.
— Есть и другая трудность…
Ханнан Мосаг встал поближе к Руладу и заговорил громким голосом: — Император Рулад, услышь меня! Сей день — день темных истин. Твой раб Удинаас сделал то, что свойственно летерийцам. Их сердца полны измены, они служат лишь себе самим. Рулад, Удинаас сбежал… — Помедлив, он закончил: — От вас.
Король — Ведун не мог скрыть своего торжества. — Он сделался вашим белым нектаром, и теперь оставил вас страдать, — продолжил он. — В этом мире нет веры, Император. Лишь своему народу можно верить…
Рулад вскинул голову. Лицо его было искажено страданием, в провалах глаз пылал темный огонь. — Верить? Тебе, Ханнан Мосаг? Моим братьям? Майен? — Император встал. Сверкнуло измазанное кровью золото под медвежьей шубой, блеснуло лезвие меча, покрытое волокнами человеческой плоти и кишок. Он тяжко вздохнул. — Вы все НИЧТО для нас. Лжецы, подонки, предатели! Все вы! — Он взмахнул мечом, забрызгав мостовую и стоявших рядом с ним красным и розовым. Оскалился: — Император станет отражением своего народа! — Он заскрежетал зубами, зловеще ухмыльнувшись. — Отражением. Да будет так.
Тралл увидел, как выходит вперед Фир. Он задержал рукой лезвие императорского меча и приставил его к своему горлу.
— Он нет, братец, нам ничего от тебя не нужно. Ничего не нужно от всех вас. Кроме повиновения. Империю нужно вылепить, и это работа для рук императора. Король — Ведун!
— Ваше Величество?
Меч отодвинулся от горла Фира. Император небрежно махнул им в сторону солдат на мосту: —
