сейчас инвалид, тебе совершенно не нужно такое горе. Найди себе другого, нормального парня.
– Почему? – Сердце Таны сжалось от боли за Гарри. – Он тоже человек. И, честно говоря, лучше, чем многие другие.
– Вряд ли ты знаешь мужчин, ты же ни с кем не встречаешься.
(Спасибо твоему милому пасынку.) Но на самом деле в последнее время так было из-за учебы. После встречи с Гаррисоном она по-другому стала относиться к мужчинам, в некотором смысле более доверчиво и открыто, и все равно пока ни один не мог сравниться с ним. Он был так хорош! Чудесно было бы найти похожего на него. Но у нее совершенно не было времени для свиданий. Не оставалось ни минутки между каждодневными посещениями больницы и подготовкой к экзаменам… все друзья и знакомые жаловались на это. Одного только колледжа достаточно, чтобы разрушить сложившиеся отношения, а уж завязать новые – почти невозможно.
– Подожди пару годков, мам, а потом я стану юристом, и ты будешь гордиться мною. По крайней мере, я надеюсь, что будешь. – Но ни та, ни другая не были в этом уверены.
– Я просто хочу для тебя нормальной жизни.
– Что значит – нормальной? Разве твоя жизнь была такой уж нормальной, мама?
– Она становится нормальной. Не моя вина, что твоего отца убили и после этого все изменилось.
– Наверное, нет, но в том, что ты почти двадцать лет ждала, пока Артур Дарнинг соизволит жениться на тебе, есть твоя вина. – И это было правдой, ведь, если бы не сердечный приступ, он мог бы никогда не жениться. – Ты сделала этот выбор. Я тоже имею право поступать по-своему.
– Может быть, Тэн. – Но она и впрямь не понимала дочь, а теперь больше и не притворялась, что понимает. Энн Дарнинг казалась ей более нормальной. Она хотела того же, что и любая девушка: мужа, дом, детей, красивых платьев. А если она и ошиблась раньше, то во второй раз у нее хватило ума сделать более удачный выбор. Муж купил ей у Картье совершенно замечательный сапфировый перстень; именно такой жизни хотела Джин для своей дочери, но Тана не придавала этому совершенно никакого значения.
– Я позвоню тебе, мам. И передай Артуру мои поздравления. В этой сделке удачливее оказался он, но, надеюсь, что и ты будешь счастлива.
– Конечно, буду. – Но, повесив трубку, она вовсе не чувствовала себя счастливой. Тана ужасно ее расстроила, и она рассказала все, что могла, Артуру, а он уговаривал ее успокоиться: мол, жизнь и так коротка, не стоит всем жертвовать ради детей. Он никогда так не поступал. И у них помимо этого есть о чем подумать. Джин собиралась обновить дом в Гринвиче, а он хотел купить коттедж в Палм-Бич и маленькую квартирку в городе. Они отказались от квартиры, которую Джин занимала все эти годы. Тана, узнав об этом, была потрясена.
– Черт, у меня тоже теперь нет дома, – с горечью говорила она Гарри, но на него это, видимо, не произвело впечатления.
– У меня его сто лет не было.
– Она говорит, что, где бы они ни жили, для меня всегда будет комната. Можешь себе представить, как я провожу ночь в этом доме, где все произошло? Одна только мысль приводит меня в ужас. Нет уж, хватит с меня.
Все это угнетало Тану сильнее, чем она призналась бы ему; она понимала, что Джин всегда хотела выйти замуж за Артура, но почему-то и это тоже подавляло ее. Такой законченный средний класс, скучный и буржуазный, говорила она себе, но по-настоящему ее беспокоило то, что Джин до сих пор смотрела на Артура снизу вверх, несмотря на все то дерьмо, что ей пришлось получить от него за долгие годы. Но когда она поделилась чувствами с Гарри, он с раздражением сказал:
– Знаешь, Тэн, ты становишься радикальной, и это чертовски скучно.
– А ты никогда не задумывался над тем, что в тебе много консервативного? – Взгляд ее стал жестким.
– Возможно, но ничего плохого в этом нет. Есть вещи, в которые я верю, Тэн, не радикальные, не левые, не революционные, но просто настоящие, хорошие.
– Я думаю, что ты несешь ахинею, – ее слова звучали с необычной страстностью, но они уже не раз спорили по поводу Вьетнама. – Как, черт побери, ты можешь оправдывать то, что эти олухи там натворили? – Она вскочила, а он уставился на нее. Странная тишина повисла в комнате.
– Потому что я был одним из них. Вот почему.
– Ты не один из них, ты был просто пешкой, неужели ты не видишь этого, придурок? Они использовали тебя в войне, которую мы не должны были развязывать, против страны, где мы не должны были находиться.
Глядя на нее, он произнес с ледяным спокойствием:
– Может быть, я думаю, что должны были.
– Как ты можешь вообще говорить такие глупости? Посмотри, что случилось с тобой!
– В этом-то все и дело. – Он подался вперед и смотрел так, будто хотел задушить ее. – Если бы я не защищал это… если бы я не верил в то, что нужен там, тогда, черт возьми, что хорошего во всем этом? – Слезы выступили у него на глазах, но он продолжал: – Что все это значит, будь оно проклято, Тэн… За что я отдал им свои ноги, если я не верю им? Ну, скажи! – Вопли его разносились по всему коридору. – Я должен был верить им, разве нет? Потому что, если бы я им не верил, если бы я верил в то, что говоришь ты, тогда все это фарс. С таким же успехом я мог бы попасть под поезд в Де Мойне… – Он отвернулся от нее и зарыдал. Тана чувствовала себя ужасно. Потом он в ярости повернулся к ней и заорал: – Убирайся к черту из моей комнаты, ты, бездушная радикальная сука!
Она ушла и проплакала всю дорогу до колледжа. Конечно, он был прав – по-своему. Не мог он позволить себе относиться к происшедшему так же, как она, и все равно, после его возвращения из Вьетнама она ощущала в себе прежде незнакомую ярость, которую ничто не могло утолить. Однажды она поговорила о своих чувствах с Гаррисоном, он списал это на ее юность, но она-то знала, что за всем этим нечто большее, не только возраст. Она была зла на всех из-за того, что Гарри искалечен, из-за того, что люди не хотят более активно заниматься политикой, боятся высунуть голову. Проклятье, полтора года назад
