пища для музы памфлетистов на целую неделю.
На подобную несправедливость и злобу Генрих отвечает вызовом, чтобы показать своим хулителям, насколько он ими пренебрегает.
В начале лета король приобретает близ Монлери замок д’Оленвиль, окруженный огромными лесными угодьями, и преподносит его в дар своей жене, но Луиза, слишком скромная, никогда не появлялась тут без особого приглашения.
Генрих же, напротив, предпочитал его всем своим замкам. И если государственные заботы ему позволяли, он уезжал в д’Оленвиль в сопровождении молодых дворян, заменивших ему Дю Гаста.
Сен-Мегрен, Келюс, Грамон, Ливаро, Сагонь, Сен-Люк – блестящие молодые люди, очень скоро ставшие олицетворением скандала! Они были красивы, отважны, страстно преданы королю, своему другу. Почти все они были моложе тридцати, и все были готовы героически отдать свои жизни за Генриха III. Памфлетисты быстро окрестили их «мальчиками» короля.
Следует признать, что первые куплеты появились при дворе и принадлежали перу Филиппа Депорта, а заключительный штрих в карикатурный портрет Генриха III внес остроумный Агриппа д’Обинье.
По договору, заключенному в Болье, Перон отходил Конде. Но когда принц хотел вступить в свои владения, губернатор города д’Юмьер захлопнул дверь перед его носом, а несколькими днями позже объединившаяся пикардийская знать образовала Лигу для «защиты Святой римско-апостольской католической церкви» от ереси.
Душой этого замысла были иезуиты и францисканцы. Исполненные решимости создать отделения Лиги по всей Франции, они разъехались по всем провинциям с целью объединить католиков, возмущенных победами протестантов. Мрачные и грозные, как пророки, они останавливались в больших городах и маленьких деревушках, призывая истинных христиан не щадить ни своих жизней, ни богатств ради благого дела. И люди откликались, вступали в Лигу и, достав старые кирасы, присоединялись к процессии монахов.
Энтузиазм парижан дошел до экстаза. По улицам города, возбуждая толпу, в памяти которой еще жило опьянение Варфоломеевской ночи, шастали монахи всех братств: доминиканцы, кармелиты, францисканцы. Они призывали не только защитить единство веры, но и укрепить права парламента, каждые три года созывать Генеральные штаты и восстановить законы, те, что были «при Хлодвиге17, первом христианском короле».
Надо сказать, что Лига существовала и была достаточно сильной организацией уже с 1561 года, когда во главе правоверных католиков встал Лотарингский дом и повел борьбу против гугенотов и слишком умеренной политики двора. Но смерть Франсуа де Гиза, политический гений Екатерины и, наконец, Варфоломеевская ночь помешали ей выйти на авансцену, и только победа протестантов выдвинула Лигу на первый план в общественной и политической жизни страны.
Подлинную силу Лиги составляли не толпы, орущие «Смерть гугенотам! Брата Генриха в монастырь!», а тайные организации, которые опутали своей сетью всю страну. Монастыри стали убежищами для членов Лиги, среди которых было немало подлинных революционеров, мечтавших перевернуть основы государства.
У этого тела была голова: она находилась во дворце Гиза, а мозгом стали иезуитские колледжи.
За тридцать пять лет существования орден, учрежденный Игнатием Лойолой, уже набрал силу и мог помериться славой со своими старшими братьями. Церковь, едва не рухнувшая под натиском протестантов, именно иезуитам была обязана своим возрождением. Иисусово братство хотело вернуть Европу к средневековой теократии, к героическим временам Григория VII и Иннокентия III, а для этого была необходима сильная Франция. Вот почему, полагая, что Валуа слишком независимы, слишком ориентированы на национальные интересы, иезуиты хотели заменить их новой династией. Уже и Гизы заглядывались на корону. И если герцог Генрих еще испытывал угрызения совести и страх, то его младшие братья, высокомерный кардинал де Гиз, герцог де Майен и особенно их сестра, Екатерина де Монпансье, подлинный руководитель семейного клана, бурлили и негодовали. Эта хромая красавица долго охотилась за королем, в ту пору еще герцогом Анжуйским. Она твердо верила, что ей удалось завоевать сердце героя, пока не появилась Мария де Конде и не разрушила ее надежд. Тяжело пережив свою неудачу, молодая представительница Лотарингского дома вышла за герцога де Монпансье и, как истинная дочь своего рода, решила отомстить. Даже сама Медея не преследовала неверного любовника с такой яростью. Разжигая дерзкие и честолюбивые устремления своего брата, Екатерина в течение пятнадцати лет была душой всех заговоров. Она поклялась, что заставит короля удалиться в монастырь, и не жалела сил для выполнения поставленной цели.
Это герцогине пришла в голову мысль при помощи сложных и сомнительных построений доказать, что Лотарингский Дом ведет свое происхождение от Карла Великого и является его законным наследником. Результаты этих трудов были направлены папе римскому с несколькими посланниками; все они ехали разными дорогами. После того как один из них, адвокат Николя Давид, попал в засаду, король с изумлением узнал, о чем мечтает его «прекрасная кузина».
Каждый вечер перед сном Генрих читал Макиавелли. Снова, как в недавние времена, власти угрожали слева и справа различные партии, стремящиеся изменить существующий порядок. Не ощущая в себе силы, чтобы сражаться с двумя партиями сразу, Генрих решает натравить их друг на друга.
План этот, однако, требовал, чтобы монсеньор, который после последнего мирного договора стал герцогом Анжуйским, сохранял нейтралитет. Королева-мать, горя желанием снова занять свое прежнее положение, помчалась в Сомур, где Франсуа с дикими оргиями праздновал свою победу. Показав своему сыну генеалогическое древо Гизов, она заставляет его испугаться, что он может потерять наследство, а затем предоставляет действовать Шарлотте де Сов, которая без труда его побеждает.
Проливая слезы умиления, Екатерина заставляет братьев-врагов протянуть друг другу руки. Теперь Генрих мог действовать.
Он признал Лигу и обещал назначить ее вождя. Весь двор ожидал, что будет названо имя герцога де Гиза, но король назначил себя самого. Католики были озадачены, а Генрих почувствовал себя достаточно сильным, чтобы созвать Генеральные штаты.
Король торжественно вошел в большой зал замка в Блуа 6 декабря 1576 года. Четверо дворян держали балдахин, под которым выступал Генрих III, одетый в белоснежный камзол, поверх которого была накинута лиловая мантия, расшитая золотыми цветками лилии. За ним шли три королевы, а позади – монсеньор, принцы крови, пэры Франции. Когда все заняли свои места, торжественная церемония началась. Генрих взял слово. Его умная, убедительная речь, проникновенный голос обеспечили бы ему славу великолепного оратора и несколько веков спустя. Косноязычие канцлера, выступающего сразу после короля, резко контрастировало с красноречием Генриха III.
Несмотря на неодобрение Екатерины, сильно боявшейся новой гражданской войны, король рассчитывал, что Генеральные штаты не поддержат договор, подписанный в Болье. Так поступали все монархи в тех случаях, когда неблагоприятные обстоятельства вынуждали их давать обещания, угрожающие целостности государства. И Людовик XI, и Людовик XII, и Франциск I аннулировали договоры, подписанные в Пероне, Блуа и Мадриде.
Казалось, что Генриху будет легко добиться поставленной цели перед аудиторией, состоящей из одних католиков: протестанты, возмущенные признанием Лиги и возвращением монсеньора ко двору, наотрез отказались направить на Генеральные штаты своих представителей. Но сторонникам Гизов было гораздо важнее причинить неприятности королю, чем справиться с ересью.
Через три дня после первого заседания штатов, Лига раскрыла свои карты. Один из ее представителей предлагает штатам назначить постоянную комиссию, решения которой будут иметь силу закона, даже если их не поддерживает король. Это поразительное нововведение практически упраздняло королевскую власть. Знать и священнослужители, почти целиком находившиеся на стороне Гизов, с энтузиазмом встретили этот превосходный план. Но представители низших слоев разгадали эту ловушку, и благодаря их сопротивлению эта революция не состоялась. Генрих, вдохновленный победой, просит проголосовать за восстановление религиозного единства, что означало отмену всех уступок протестантам, которые они получили по последнему договору. За единство 19 декабря проголосовала знать, 22-го – священнослужители, а 26-го – все остальные. При этом особо отмечалось, что никто не стремится к войне с протестантами.
Король, ожидая нового конфликта, тут же направил к Беарнцу своего посланника, старого герцога де
