Сузах. Он задумал переженить представителей македонской верхушки с девушками из знатных персидских семей и узаконить существующие союзы тысяч македонских солдат с персиянками. И все это обставить с размахом — как праздник народов. Герои его любимой «Илиады», разрушив Трою, превратили княжеских и царских дочерей в рабынь и наложниц. Александр позаботился о том, чтобы персиянки стали законными женами, а не невольницами победителей. Пусть это была капля добра в море того горя, что принесла война поверженным народам, но это был жест сожаления и примирения, и потому — хорошее начало.
К сожалению, об этих планах Таис узнала не из первых рук, а от Птолемея. Так получилось, что Александр был слишком занят разбором дел о беззакониях правителей Сузианы, отчетами, проверкой жалоб и судом, и не видел Таис несколько дней. Таис же занималась выполнением своего долга — воспитанием сыновей. Эта работа приносила ей удовлетворение, счастье ей приносил один Александр. Она радовалась, что дети хорошо развиваются, здоровы и веселы, что все идет без сбоев, своим чередом, благодаря ее добросовестным усилиям. Но сердце мало участвовало в этих заботах, оно было отдано другому мальчику — с золотыми кудрями, строящему крепости из мокрого песка у моря «в солнечных бликах и дружных дельфинах». Это была ее настоящая жизнь, с ним и для него, все остальное — выполнение долга.
Птолемей, едва скрывая любопытство, спросил, знает ли она о планах Александра жениться на дочке Дария и переженить гетайров на персиянках. Таис, вечной улыбкой защищая себя от влияний мира, чаще вредных, чем приятных, подняла спокойные глаза и ответила «нет». Про себя же продолжила: «Нет, дорогой Птолемей, ты не дождешься от меня ни растерянности, ни смятения».
— Ну и кто же достанется тебе? — поинтересовалась Таис с той же улыбкой.
— Дочь Артабаза Артакама. Через нее я породнюсь с Евменом, который женится на ее сестре Артониде. А Гефестион породнится с Александром, женившись на Дрипетиде.
— Ну, что ж. Пусть даруют боги счастье всем участникам этой большой свадьбы.
— Думаешь, я хочу жениться? — стал оправдываться Птолемей.
— Это не освобождает тебя от выполнения долга по отношению к твоей новой жене, — перебила его Таис.
— Какого долга?
— Сделать Артакаму счастливой.
— Если она не будет этому противиться, — сказал он, и это была первая честная фраза во всем разговоре.
— Что с Абулитом? (Сатрап Сузианы)
— Казнен…
— А Атропат? (Сатрап Мидии)
— Оправдался.
— Сколько нам пришлось пережить за последние месяцы, сколько испытаний и потерь подбрасывала нам жизнь — поневоле падешь духом… Хватит! Самое время нам подбросить жизни что-нибудь приятное. Она нам — гадости, а мы ей — радости. Лучше свадебное веселье, чем плаха или погребальный костер Калана, — примирительно сказала Таис.
Старый Калан, пришедший с Александром из Индии, стал болеть, слабеть и все чаще заговаривал о добровольном уходе из жизни, о самосожжении. Александр сначала и слушать его не хотел, так полюбил он этого чужого по культуре, но близкого по духу человека. И все же настойчивость Калана победила. Он, всю жизнь боровшийся с плотью, не мог вынести мысли, что она все же победит его дух, и ему, как всем, придется окончить жизнь в полной немощи и страданиях. В конце концов царю пришлось уступить силе убеждений удивительного индуса. Армия, вооруженная как на парад, отдала боевым кличем честь взошедшему на костер Калану. Он и в огне остался неподвижным и невозмутимым. Говорили, последними словами Калана были: «Встретимся в Вавилоне», значение которых никто не понял. Александра этот акт самосожжения потряс.
Мысль о Калане в голове Таис сменилась мыслью о другом необычном друге Александра — Сисигамбис. Вот уж удивительная пара — духовные отец и мать Александра. Какое странное переплетение судеб! Таис только сейчас поняла тот странный взгляд Сисигамбис в храме Афродиты-Астарты, где они случайно встретились. Персиянка как будто просила прощения за то, что ее внучка претендует на место, принадлежащее одной Таис. Ах, милая Сисигамбис! Как будто я не знаю, что все мы — и ты, и я, и твоя внучка — не более, чем игрушки в руках Александра. Да и он сам — лишь пешка в сложной игре, которую играет с ним непредсказуемая судьба. Даже бессмертные бессильны перед ней. Наши возможности так иллюзорны!
Не зря написал Александр когда-то: «…я люблю представлять себя свободным человеком…» Написал в одном из многочисленных любовных писем, существование которых давало право Таис чувствовать себя избранницей судьбы, счастливицей, каких нет на свете!
Забыв о Птолемее, она пошла к своим заветным шкатулкам, где хранилась летопись ее жизни, неопровержимые доказательства их принадлежности друг к другу, его письма, где каждое слово от сердца и чистая правда — его голос, его душа, его любовь. Безошибочно открыла нужную шкатулку, нашла искомое. Вот, здесь…
«Я люблю представлять себя свободным человеком. Как будто я могу поступать по своему разумению и чувству. Представлять, что я не зависим ни от воли богов, ни от жизненной необходимости. Это обман, но я люблю так искренне думать. Что в жизни не обман? Надо просто уметь убедительно обманывать(ся). Представляя себя свободным, я становлюсь счастливым (и свободным?). Одинок ли я? Да, в той степени, в какой одинок любой. Хотя есть пара человек, которые меня радуют, которыми я важен сам по себе, которые меня не предадут. Это много. В моем положении это просто роскошь, подарок судьбы! Я очень счастлив этим. А остальное окружение — чем ближе, тем ненадежней. Посмотри, Гарпал, друг детства, какой хитрый да алчный стал, все норовит меня обмануть. Но я ему прощаю, потому что он — друг, да еще детства (как можно!), потому что знаю о его алчности, знаю, чего ждать. А назначь на его место человека, который покажется тебе верным, он тебя предаст точно так же, так как быть возле денег и остаться честным не удавалось еще никому. Так вот, предаст, жалко будет, удар, разочарование. Лишний раз берегу себя от разочарования. Все это — суета. Все это — неважно. Пустое, пустота. Нельзя ставить свою жизнь в зависимость от этого. Жизни жалко. Суету надо терпеть. В ее потоке иногда случаются интересные моменты. Что-то прекрасное, как всплеск или вспышка. Вдруг вижу картину — мама с Клеопатрой в саду на скамейке, болтают, как подруги. Ты от мышки на стул заскочила, верещишь, как поросенок. Гефестион с Буцефалом разговаривают… И мое сердце расцветает. Не грусти. Все пройдет — останемся мы. Не грусти, все еще будет…»
Таис закрыла глаза, из которых катились слезы, и опустила голову на ладонь. Птолемей, невольный свидетель этой чужой, запретной жизни, смутившись за свое преступное подглядывание, понуро вышел из комнаты. Таис вздохнула тяжело, вытерла слезы и дочитала это, написаное в Согдиане, письмо.
«Я не могу себе представить, как бедна и пуста была бы моя жизнь без тебя. И, знаешь, что? Тебя не могло не быть в моей жизни. Моя жизнь с тобой — это самая свободная из всех моих жизней, самая счастливая. Я благодарю тебя, мое сокровище. За понимание, терпение, любовь, счастье бесконечное и незаслуженное. За то, что ты принимаешь меня со всеми моими недостатками и сложностями и отдаешь мне себя. Навеки твой, бесконечно любящий Александр».
Бесконечно любящий, а в данный момент снова жених, появился еще в тот же вечер.
Войдя в ее красную комнату (стены были обтянуты драгоценной тирийской алой тканью), он застал Таис сидящей в ожидании за накрытым для ужина столом. Задержавшись в дверях, он попытался издалека в полумраке разглядеть выражение ее лица. Она сидела, подперев голову рукой, и спокойно смотрела на него.
— Ты уже в курсе… — не то спросил, не то сказал он.
Она промолчала.
— Судя по тому, что ты не встречаешь меня со скалкой в руках, я смею надеяться… — Он медленно улыбнулся и протянул к ней руки.
Таис, задохнувшись от счастья, как подхваченная порывом ветра былинка, понеслась к нему, не чувствуя ни себя, ни мира вокруг. Он закружил ее, смеясь, и они повалились на кровать, обрывая ширмы алькова и опрокидывая стоящие вокруг фрукты и цветы. Бурно и радостно утолив любовный голод, они постепенно обрели дар речи, зрения, слуха, чувство земного притяжения и ориентации в
