— Садитесь, товарищ полковник, довезём, труда не составит.
Втроём устроились на заднем сиденье, и всю дорогу лейтенант не сводил глаз с внутреннего зеркала. Будто никогда девичьих коленок не видел.
Где переулками, где проходными дворами, где по встречке с сиреной до бывшей площади Коммуны, ныне — Суворовской, долетели за двадцать минут.
— Спасибо, командир, — сказал Ляхов, выпустив на тротуар девушек. — Ты — хороший парень. Держись, господин офицер, всё ещё впереди.
Положил на торпедо машины обещанные деньги.
— Да вы что, товарищ полковник! Да зачем? Мы и так, из уважения… — Лейтенант, похоже, всерьёз попытался возмутиться.
— За уважение — спасибо. От меня взять можешь. Знаю я ваши с сержантом заработки. Только сволочью не становись за эти же копейки. Не окупается, ты мне поверь. Ладно, езжайте, заболтался я…
На самом деле Ляхов говорил очень продуманно, ориентируясь на довольно понятную натуру этого лейтенанта. С кем же дальше жить, работать и воевать, если молодёжь вовремя не воспитывать?
— Езжай. Вдруг чего потребуется — по службе или
Они вошли в ворота, ведущие к озеру в глубине парка Дома Российской армии. Людмила обернулась, убедилась, что милицейская машина потерялась в потоке, сжала локоть Вадима:
— Да, вот такому нам учиться и учиться…
— Не скромничай. На даче ты так лихо импровизировала…
Герта смотрела на них сбоку, до невозможности тонко улыбаясь. Милуются, понятное дело. Но Вадим Петрович партию провёл действительно аккуратно. Хоть в учебники вноси. Одно было Герте непонятно — для чего эта милицейская машина оказалась напротив подъезда именно в момент их появления? И отчего взгляд сержанта за рулём не соответствовал его роли и должности?
Глава тринадцатая
В пасмурный летний день очень приятно идти по аллеям густого двухсотлетнего парка в самом центре Москвы. Даже не верится, что совсем рядом гудят тысячами машин и стоят в пробках Садовое кольцо, Олимпийский проспект, проспект Мира и менее мощные транспортные артерии. Словно и нет вокруг гигантского мегаполиса. Липы пахнут, зеленеют газоны и лужайки, словно в каком-то Гайд-парке. В обширном пруду плавают утки и лебеди, бабушки с детьми неспешно прогуливаются. Благорастворение воздухо?в, одним словом.
Только Фёста, которого, пока он здесь один, снова можно называть просто Вадимом Ляховым, здешнее благолепие, невзирая на наличие двух прелестниц справа и слева, не слишком умиротворяло.
Герта передала ему своё впечатление от сержанта, сидевшего за рулём подвёзшей их машины, он им сообщил то, что услышал от майора Бориса Ивановича, и кое-какие собственные мысли.
Нельзя сказать, что он, как Михаил Берлиоз на Патриарших прудах жарким московским вечером, почувствовал внезапный укол
Вадим каким-то не описанным в анатомическом атласе Синельникова органом ощущал тревогу, и это тоже понятно — надвигающаяся гроза на многих людей действует не самым благотворным образом. А если вдобавок к этому учесть факторы уже совершенно материалистические… С давних времён известно: «Минуй нас прежде всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Связываться со всей «машиной государства российского», даже пребывающей в полуразобранном состоянии, одиночке не слишком разумно. Могущественные «братья» давненько не давали о себе знать, да если бы вдруг и дали… В данный конкретный момент он сам по себе на этой аллее и мало чем отличается от персонажа фильма «Три дня Кондора». За одним исключением — герои-одиночки далеко не всегда выигрывают поединки с такими организациями, как ЦРУ, НКВД, МГБ, РСХА. В кино — почти всегда, но у нас тут, к сожалению, не кино.
Ясное дело, знал, братец, на что шёл, сначала
А ему, «смерду советского разлива», с четырьмя (и коробки теперешних спичек не стоящими) латунными звёздочками капитана медслужбы запаса, который «никто и звать его никак», в какую сторону думать прикажете? Даже в тайге или джунглях, выйдя на охоту, примерно представляешь, с кем дело иметь придётся — с медведем, уссурийским тигром или гигантской гиеной Гишу, «ужасом толстокожих»[131].
Сейчас обстановка похуже. Интересное сравнение пришло в голову: каково пришлось бы Роммелю с его корпусом, окажись он вдруг в Синайской пустыне пятого июня тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года, на месте Моше Даяна[132]? Без предварительного инструктажа, естественно. Силы-то есть, а с кем воевать, за что и с какими целями — полный туман.
Причём сейчас — в буквальном смысле. Видимость вдруг упала до полусотни метров. Глядишь, вот- вот ливень хлынет. Пора и под крышу. От атмосферных осадков спрятаться, да и «спину прикрыть». Врагом сейчас может быть (или оказаться) каждый, за исключением, естественно, этих двух девчонок. Теперь выходит — втроём против всего мира.
— Первое, господа поручицы, — начал он инструктаж, не закончив «стратегической мысли». — Что бы ни случилось — «тяжёлого оружия» не применять. Нам мясорубка в центре города ни к чему. Если что — рукопашный бой и пресечение попыток неприятеля использовать огнестрельное оружие парализующим излучением. Устанавливаем дальнобойность блоков метров на сто, дальше бессмысленно. Если сейчас по нам пальнут из «снайперки» — и не увидим, и не парируем. Одна надежда на гомеостаты. Кто сохранит боеспособность, вытаскивает остальных на Столешников. Это ясно?
Его личные «валькирии» выразили полное согласие.
— Теперь второе. Мне так кажется, что сейчас нами интересуются примерно три силы: бандиты, которым Шульгин с Новиковым очень обидно хвост прищемили. Нашу квартиру они давно
Фёст даже расцвёл от удовольствия, вспомнив ту историю.
— Дальше — люди Контрразведчика, на встречу с которым мы сейчас идём. Он готов сделать на нас ставку, но остерегается. Они все
Ну и последнее — то ли оппоненты, то ли просто соперники нашего сегодняшнего партнёра. Прознали что-то про
Следует сделать ещё одно пояснение — Ляхов
