Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»

генерала, не пьяного, но навеселе «в должной пропорции», впечатление, что она увлеклась новым знакомым не на шутку. Только воспитание не позволяет ей это показать.

«Высший пилотаж, — восхитился Ляхов. — Хорошо их учили! Бурная игра гормонов, едва сдерживаемая страсть, дрожь нетерпения, будто у классной египетской танцовщицы — а клиент воспринимает это лишь подкоркой. Глазами разума видит застенчивость, робкое желание понравиться и одновременно страх, что мужчина превратно поймёт её только-только зарождающееся чувство, поведёт себя слишком решительно, чем всё испортит».

Его вдруг неприятно поразила мысль, что и Людмила умеет всё это, и вполне способна манипулировать им, как и любым другим мужчиной. В зависимости от задания. Как, например, безукоризненно играла на даче перед милицейским патрулем.

Но тут же вспомнил слова Натальи Андреевны, потом Сильвии: «Со своими они никогда ничего подобного не позволят. Если выберут себе мужчину, то вернее их подруг на всём свете не найти». И успокоился.

Правда, Вадиму не хотелось бы, чтобы Герта всерьёз выбрала себе Мятлева. Вроде бы и ничего мужик, но уж слишком любвеобильный. А у него, получается, комплекс старшего брата взыграл — «я лучше знаю, какой парень моей сестрёнке нужен». Да и вообще рановато на такие темы задумываться.

Выпитый коньяк и общество Герты и Людмилы полностью избавили Леонида Ефимовича от футурошока при переходе в другую реальность. Стоило им только выйти из парка на вечернюю улицу, он сразу сообразил, где оказался. Да и странно было бы! Он умел по нескольким фотографиям определить почти любую из мировых столиц, где сделаны снимки, по рисунку букв и особенностям текста легко распознавал язык, даже совершенно незнакомый.

Что уж говорить о родном городе, где хотя и поменялось внезапно почти всё — одежда людей, типы и марки автомобилей, общий вид улиц, даже архитектурные стили новостроек, осталось достаточно легко узнаваемых, характерных именно для Москвы зданий. Тем более именно об этой «другой» Москве он последнее время только и думал.

Огляделся по сторонам, словно от растерянности сжал ладонь девушки. Очень естественно получилось. Он удивился сам себе: стоит сейчас неизвестно где, перенесённый через немыслимые толщи пространства-времени, и не травмирован пресловутым футурошоком, просто радуется приключению, навсегда меняющему его ставшую такой рутинной жизнь.

А ещё больше — ощущению нежной, но крепкой девичьей руки в своей ладони, близости её тугого, высоко открытого бедра, запаху никогда ранее не слышанных духов…

Может быть, в том и смысл, что всё случилось сразу и вместе?

Та жизнь, какая ни была, закончилась окончательно пять минут назад. Если вернётся — то уже будто и не всерьёз. Зато началась новая, где чужой город, чужая страна, чужое время. А между ними связующее звено — именно эта прелестная, невыносимо красивая, столь же умная баронесса Витгефт. Никого подобного ей он прежде не встречал. А сравнивать было с чем.

Вспомнились вдруг слова из песни Визбора:

Но даже дожив до седин,
Мы гоним с усмешкою осень:
«Мадам, мне всего сорок восемь,
А вам уже двадцать один».

Ему-то, слава богу, не сорок восемь, только сорок один через три месяца будет, а Герте, она сама сказала — двадцать три. А то и двадцать четыре, что вероятнее. Так какие наши годы?

Ляхов с Людмилой стояли позади, Вадим тоже непроизвольно взял официально объявленную невесту за руку. Смотрели на проспект, с изредка скользящими через световые пятна фонарей такси и лимузинами.

— Кажется, выходит лучше, чем ты спланировал, — шепнула Вяземская.

— Не знаю, лучше или хуже, но выходит. Герцог Бэкингэм за куда более страшненькую женщину, королеву Анну, интересы Отечества продал, а у нас всё наоборот. Только ты что думаешь, у них всерьёз может получиться?

— Вот это меня совершенно не волнует, — несколько резковато, на взгляд Вадима, ответила Людмила. — Вы с Секондом ей задание дали — она его исполнит «любой ценой». Цена эта, в её и твоём понимании, — несколько разная. Ты, со своими патриархальными взглядами, до сих пор уверен, что девушке с мужчиной за деньги или «по работе» спать неприлично. Нас же учили, с четырнадцати, наверное, лет, что это просто один из методов нашей работы. Иногда языком цели добиваешься, иногда кулаком, выстрелом, иногда — этим. Я уже говорила — для тех, кем мы были на Таорэре, понятие морали, совести, как внутреннего императива, отсутствовало вообще. Здесь, спасибо Майе, Наталье Андреевне и службе в отряде, всё изменилось.

Я понимаю, ты её сейчас со мной сравниваешь, — проявила Вяземская специфическую проницательность. — Сразу скажу: успокойся. Я теперь таких заданий выполнять не буду. Да и некому их больше отдавать. Если не передумаешь — в отставку подам, только мы вдвоем будем решать, что мне делать, чего не делать. Заметил — при всей своей «подготовке» с тобой я не легла. Хватило урока с пистолетом. Теперь — только когда ты с меня фату и белое платье снимешь. О другом и не думай. По рукам получишь как минимум. А за Герту не беспокойся.

Мятлев обернулся, сияя улыбкой. Очередная цитата вспомнилась Ляхову: «Тихоокеанский закат освещал их лучезарно-пьяные хари»[147]. Здесь закат был московский, остальное — очень похоже.

— Спасибо, друзья. Хорошо, что вы меня заранее не предупредили, а то бы я, чего доброго или недоброго, сопротивляться начал, в сомнения впадать. А раз уже всё так — давайте пользоваться случаем. Я по оперативной необходимости минимум сутки свободен.

«Что же я с тобой сутки делать буду? — подумал Вадим. — А впрочем, пойдёт. До полуночи по столице погуляем, с утра, чтобы сохранить видимость служебных занятий, какую-нибудь бумагу составим, о согласии на сотрудничество при полном непротивлении сторон, не имеющую юридической, но с большой моральной силой».

Чтобы сразу ввести гостя в текущие жизненные реалии, а заодно и освежить для будущих впечатлений, он остановил идущее в редком потоке машин (как в Москве тридцать лет назад) длинное такси-кабриолет. Лицензионная копия «Паккарда» девяностого девятого года.

За три часа они объехали город по Садовому кольцу, в отличие от предыдущей реальности сплошь обсаженному вековыми деревьями, всего лишь четырёхполосному, с прогулочной аллеей посередине. Поднялись на Воробьёвы горы, полюбовались панорамой города без «сталинских» и прочих высоток, зато с пресловутыми «сорока сороками» церквей и колоколен, среди которых и «Иван Великий» не так уж выделялся.

Мятлев не переставал восхищаться, адресуясь исключительно к Герте, по его мнению — аборигенке. Она не спорила, но конкретностей на всякий случай избегала.

И она, и Людмила всё время посматривали по сторонам, фиксируя, как к их слишком смелым, для другой реальности приспособленным нарядам относятся окружающие. С интересом относились, безусловно, да и то не поймёшь, сами платья их удивляли или девушки, скорее полураздетые, чем одетые, по здешним меркам. В общем, ажиотажа ничуть не больше вызвали, чем в советское время какие-нибудь французские актрисы, гости Московского кинофестиваля. Наверняка многие девицы их возраста, да и лет на десять старше, постарались запечатлеть в памяти и покрой платьев, и материал, и высоту «шпилек», чтобы завтра же кинуться к знакомым портнихам и в модные магазины.

Когда, наконец, окончательно стемнело, они отпустили такси на Триумфальной площади. Пешком прошлись по нарядной Тверской, хотя в этом мире она главной улицей не считалась. Вся