Шотландии графы Файф были облечены властью и пользовались огромным влиянием и, что важнее всего, их почитали особо, так как по старинной традиции им было дано право входить в святилище под Священным крестом клана Макдаффа и при пронации возлагать корону на главу нового короля.
Элейн охотно занималась хозяйством, но если ей порой недоставало чего-то, так это уединения. Она ни на минуту не могла остаться одна, чтобы посмотреть в огонь или в чашу с водой там прочесть, что происходит с Ронвен; она не могла вызвать дух Александра. Ночь за ночью она лежала с открытыми глазами, слушая равномерный храп Малкольма у себя над ухом, ворочаясь с боку на бок на пуховой перине, чтобы ее телу не было так тяжко ощущать его собственное бремя. Над замком завывали зимние ветры; они гуляли по равнинам срединных земель Файфа и били в обледеневшие стены крепости.
Та ночь выдалась особенно холодной. Спина у Элейн болела; болели ноги. И болело сердце. Она устроилась повыше на подушках, соображая, не пора ли ей опять посетить уборную. В спальне было холодно. Огонь, разведенный на ночь, давал мало тепла, и ей не хотелось вылезать из-под теплых одеял. Элейн засунула руку под подушку, где был спрятан феникс, завернутый в голубой шелковый платок. Отодвинувшись от мужа поближе к своему краю постели, она закрыла глаза и прижала к губам холодную золотую подвеску.
Элейн проснулась, ощутив на своей груди чью-то руку. Одеяло было отброшено, словно она во сне откинула его сама; груди ее были напряжены. Она рассердилась: до сих пор Малкольм уважал ее просьбу не прикасаться к ней; но тут же услышала храп мужа – он крепко спал. Смутившись, Элейн лежала неподвижно и вдруг снова почувствовала прикосновение к своей груди, словно чьи-то губы ласкали ее в бархатно- нежной темноте ночи. Она не понимала, закрыты или открыты ее глаза. Спит она или это все происходит наяву? И вновь она ощутила легкое прикосновение пальцев к своей груди; пальцы скользнули по ее животу и ниже, и она ощутила поцелуй теплых губ. Элейн узнала его, задрожала от желания и, раскинув руки, упала на подушки. Элейн ощущала тепло его тела, его силу, его страсть; его рот впился в ее губы, и она открылась навстречу любимому. Малкольм все еще крепко спал, когда она, наконец, испустила стон наслаждения в своем дивном сне наяву.
С тех пор Александр приходил каждую ночь. Она никогда не видела его и не пыталась заговорить с ним, но он приносил утешение и радость на это постылое ложе. Но однажды Малкольм проснулся. Какое-то время он лежал тихо, понимая, что жена не спит. Он чувствовал, как напряжено ее тело, как она возбуждена. Малкольм был неприятно поражен: ведь она сама просила его не трогать ее, пока у нее такой огромный живот. Но он понял, что Элейн охвачена желанием, и стал осторожно ласкать ее грудь.
Полусонная, не понимая, спит она или уже проснулась, Элейн повернулась к нему. Ей хотелось ощутить внутри себя твердую мужскую плоть, мужские губы на своей груди, почувствовать, как сливаются воедино их тела. В свете огня, горевшего в очаге, он прочел страсть на ее лице и улыбнулся. Элейн закрыла глаза. Увы, это был не Александр. Она слишком поздно убедилась в этом. Это был ее муж, но в тот момент она хотела его.
В ту ночь он был не так нежен с ней, как обычно, и она отвечала ему с такой же неукротимой страстью, впиваясь ногтями ему в плечи, кусая его шею, захватывая его тело ногами с такой жадностью, словно хотела высосать все его семя до конца, без остатка. Но желанного наслаждения Элейн не испытала; она ощущала присутствие Александра и знала, что ему больно и он негодует. И когда Малкольм, наконец обмякнув, оторвался от нее, она отвернулась к стене и, обхватив голову руками, заплакала.
Ронвен вернулась, но без детей.
– Они не захотели ехать, милая. Они любят свою кузину Маргарет и все это время думали, что ты умерла. Да, да, я сказала им, что ты жива. – Она сделала жест рукой, прося Элейн не перебивать ее. – Но получилось только хуже, потому что Джоанна ужасно рассердилась: мол, как ты могла их бросить. Я пыталась им все объяснить, но ведь они слишком малы, чтобы это понять, и уже давно не видели тебя и отвыкли. Конечно, это несправедливо, но Джоанна во всем винит тебя. Она очень сильно обижена. Хавиза еще слишком мала, чтобы понять хоть что-нибудь, но она привязана к сестре и к Маргарет Линкольн, И обе они обожают Энни, которая нянчится с ними и возится с целым выводком из десяти ребятишек! – Она улыбнулась. – Они вполне счастливы, за ними там хороший уход…
– Ты хочешь сказать, что лучше оставить их там?
– Сокровище мое…
– Да! Ты просишь меня оставить их у Маргарет! Бросить их совсем! Ты никогда их не любила, потому что они были детьми Роберта.
– Это неправда, и ты это знаешь, – взорвалась Ронвен. – Я люблю их и люблю тебя. Если бы ты влюбилась в самого дьявола, я бы его из-под земли для тебя достала! Но здесь ты не вольна выбирать. – Ронвен взяла Элейн за руки. – Послушай меня. Такова воля их отца. Они должны остаться.
– Что? – Элейн, побелев, во все глаза смотрела на нее.
– Он написал им, и я видела это письмо. Он состоит на службе у короля Людовика в Аккре. Твой муж написал девочкам, что ты погибла и что отныне их будет воспитывать их кузина Маргарет.
– Значит, он все-таки жив! – Элейн тяжело опустилась на стул, приложив руку к сердцу.
– Был жив три месяца тому назад.
– Значит, мой ребенок будет незаконнорожденным! – Она поднялась. – Ты говоришь, три месяца назад? За эти три месяца может случиться что угодно. Говорят, в Святой земле идет жестокая война.
Ронвен внимательнее пригляделась к ней:
– Значит, ты счастлива с лордом Файфом?
– Нет, – ответила она просто и без обиняков. – Наверное, я просто смирилась. Все могло быть иначе, если бы Джоанна и Хавиза были сейчас со мной. Но я никогда не прощу ему то, что он совершил в Сакли. И эту ложь. – Она покачала головой и с глубоким отчаянием произнесла: – Он солгал мне, что Роберт умер.
– Нет, его честь не позволила бы ему лгать, если бы он знал, что Роберт жив, и он не посмел бы произнести клятву супружеской верности перед священником. – Александр был милостив к Малкольму, и она, Ронвен, тоже пока что будет терпеть его. – Он сам поверил, что твой муж погиб. Ведь Роберта не было три года, и за это время он не написал ни строчки. – Ронвен улыбнулась: Элейн нуждалась в ее поддержке. – Одно тебе скажу, милая. Малкольм из Файфа в тысячу раз лучше Роберта де Куинси. Если Генриху угодно было объявить тебя покойной, то и ты вправе считать Роберта почившим. Для тебя он мертв. Теперь твой избранник – Малкольм из Файфа.
Элейн не стала этого отрицать.
Как будто в утешение Элейн, глубоко переживавшей разлуку с дочерьми, роды прошли на редкость легко. Мальчик родился здоровый и жизнерадостный. Ребенок был так хорош, что Малкольм от восторга едва не лишился дара речи. Он осторожно, одним пальцем потрогал ручонки сына, словно хотел удостовериться в том, что он настоящий. Элейн, видя очарованное лицо мужа, почти любила его.
– Он такой красивый, – произнес Малкольм, когда к нему вернулся дар речи.
Она улыбнулась, усталая, но довольная. Мальчика окрестили Колбаном. Элейн боялась, что Малкольм назовет сына в честь покойного короля, но, похоже, он был достаточно тактичен, чтобы не ворошить прошлое.
Как и прежде, она быстро оправилась после родов. Мышцы Элейн подтянулись и стали упругими; она снова могла сесть в седло и вернуться к прежней жизни, насыщенной и бурной. Малкольм предоставил ей свободу: он знал, что теперь-то она не сбежит. А она послала еще одно письмо Маргарет Линкольн.
Изабелла уперлась взглядом в лицо настоятельницы:
– Я не верю вам! Год назад я получила письмо от леди Честер. Она писала, что возьмет меня к себе, что она упросит короля.
– Мне очень жаль. – Эмма Блоуэт надеялась, что Изабелла найдет успокоение в монастырской жизни с достоинством и благородством, подобающим даме ее положения. Бесконечная борьба была утомительна для них обеих.
– Элейн из Честера умерла, дорогая моя. Этого нельзя изменить.
– Нет, она же моя подруга, моя сестра…
