недоразуменье. В диковину старожилами владела горячка, они запамятовали не надолго, что заяц он и есть, еж же так себе, жена его еж же разбавленный и нет словесности для превращенья первого во второго и обратно. Пусть еж устроитель великолепный, но смешно и думать о его упованьях, и хотя соперничество и впереди, конец явен. Таковое умонастроение растеклось повсюду, за вчерашними происшествиями обрисовалась ловкость предпринимателей, увлеченье бегами испарилось, большинство порешило даже вовсе не будут и смешили у поля наряды... и наряды для порядка, а барышники клянчили пол цены за места, намедни растасканные с боя.
Мы равнодушно смотрели на пустырь и приготовленья к выстрелу. Зайца издали узнаём по повадке. Где же еж? Хозяев ошикали. Вот машет судья и мы на часах... на часах отсчитываем время. Вскоре с дальней межи известили собравшихся, что ежи выиграли первый забег.
Может ли быть? Но распорядители кивают. Всеобщее недоуменье. Просим подробностей. Заяц был тут как тут, но застал торжественную ежиху. Ошибка? Но суд не оспаривает. Снова ждем. И этот раз улыбнулся ушастому. И следующие. К сумеркам у прыгуна ни одного очка. Состязанье переносится на завтра.
Расходились мы иначе, чем сошлись. Весть о пораженьях любимого овладела городом еще в разгаре дня. Спозаранку, читатели настолько уверовали в противный... а не противный исход, что и не любопытствовали. Но, попозже, беспроволочные голоса, а затем летучки, распространяясь с предельной скоростью, вынудили каждого остолбенеть, каким застали, открыторотым, с вздыбленной ручкой... над ручкой двери, или пасть на лыки из за неустойчивого равновесья. А потом люди задвигались, бесновались и, без удержу, клубились тысячами, чтобы полюбоваться ходом битвы. На ущербе часов ристалище переполнилось и взошла давка.
Утолите же ждущего жаждущего, новая заря соревнований, и издайте, завершительница, наконец, высокое разъясненье. На завтра, при стеченьи горожан неописуемом, продолжали копить ежи выигрыш за таковым же. Но вот внезап[но] призванный к отбытию, заяц не обновил попытки, а повернувшись улепетывает в другую сторону. Одеревенели судьи, шлют гончих преследовать, донести, доколе он будет обольщаться верой, ведь нельзя же рассматривать соперничества, пока один из них не издохнет. И хлынуло за бегуном все скопище, поверх изгороди, в лес. И мы, орава и песнопевцы, оседлав что подвернулось, тоже вдогонку, не упустить бы малейших подробностей бегства кувырком.
Разнообразно улетучивался беглец, наобум, или покорный... по горной местности, либо ища труднейшее и презрев какие бы ни уступки. Во весь опор скакал, и ни к чему усердствовал уйти от последователей. Не однажды тонул переплывая реки и рвался с круч, но от страха не умел ни опомниться, ни сгинуть.
Махом крыл... взмахом крыл путь труден легк, полетевший впопыхах за ним, зритель, гнул, яко вихрь, нас псцов. Велеречивые и бедокурые, мчали вслед мы, вдрызг, зря, распластывались невозможные от утомленья и бились не выкарабкавшись. В расстеленных лужайках путались двуногие, обнаруживая на переправах удельный вес, превышавший единицу. И, оборочены в свидетелей бед, мы сами свихнулись от боязни и, как две капли воды, походили на зайца.
Между тем, покуда смущенье караулило нас и наши ряды редели, заяц перестал тру?сить... и стал труси?ть. Спасенье в бегстве, порешил он, раздумал, что ближней напасти нет... и раздумал торопиться. Теперь он перемещался по закону движенья тел, одаренных толчком и медлил на ходу, не выкручивал былых уклонов и сокращений, недопустимых в нашем языке, и являющихся, ни чем иным, иностранщиной. Отошли и мы. Ничего примечательного. Скука и клячи. И бесконечная дорога, разве, оттого, что без дороги не обойтись.
Хвать, новость. Заячье здоровье лучше. Даже повеселел. Кубарем, вообразив, в безопасности. И пошел играть, пляшет и только, вьет с ловкостью и уменьем такими, что обмерли мы восхищены... и у однообразья восхищены. Обернув в беспутников нас путников и заупокойное шествие в праздник. Сутки напролет, передразнивая, мы выкидывали новейшую польку. И поняли на рассвете, что хорошо бежать... и хорошо бежать.
Воздух приставал к лицу, лип к телу... приставал, прося, не покиньте, мы вырывались от него, а брошенный садился ныть за печень. По икрам карабкалась бемоль и солнечный луч, прострелив на лету ватагу слез, расплющивал на наших запотевших грудях свою верную... верную радугу. Нас у пристаней, и напрасно, сторожила качка и неистовствовали комары, пытаясь вцепиться в нас. На опушках трава скользкая от росы, и раз склон крут, обязательно пользуйтесь особой обувью, чтобы не падать. На льду нужны парные гвозди, затрудняющие, впрочем, передвижничество по скалам, все равно по каким, где необходима веревочная ступня.
Тако оттаптывали пол и вытоптали пол земли. И невесть сколько тянуться оной ярмарке, кабы доверенные заячьи не вызвали нас в гостиницу, где мы заслушали его обет продлить вокруг земного шара беготню, пока не обрящет отправной точки. Сим возьмет заяц верх над хитростью ежной и выдадут ему награду. А мы, было, ведь забыли, что дело в тризне, не в свадьбе, человечество сыто богом словом и притчей о убогом, словом, нетерпеливо ждет конца. Но очнулись переписчицы, работницы плавят свинец, шьют крупный парус, запиликали газетчики покупайте заключительное действие при благосклонном зайца. И попрежнему глотали грамотеи.
А заяц преобразился. Строг, ясен, он мерил скачками неиспробованной быстроты и равновеликими покинутое поле, куда заутра воротился выигравшим наверняка, и горел над ним... нимб веры. Она стелила мягко стезю и верующий не выл, что лапы в крови от щебня, рубила чащу и будто не хлестали ветви по морде, жрала тучи и якобы погода, обрывы притворялись пологими и безмятежной вода. Красила вера жизнь розовой и гнала верного... с верного пути. Несчастный, не мыслил приголубленный заяц, что загублен.
Не думали и мы. Но пришло судейское решенье, что если он и доскачет, то незачем. Тотчас же предваряли вершители общественное мненье, что мало окружить мир. Истинно, кажет пушной силу богаче здорово ежей, быть, в иных условьях, его воскресенью победой. Но тут зайцу пропишут, вы, всетаки, проиграли, молодой человек, вы же прыгали не в ту сторону. И рухнет заяц.
Оттоле смятенье в писацком кругу. Невыносимая потеха знать что каламбур обманчив и догмой смерть зреть, верит втуне, не в прок мышцы тужит зверь... и не пужит его взгляд. Кое кто собирался предупредить куцаго о судебном указе. Лучше мол сдаться. Но не подохнет ли сразу, не довершив труда, скакун от горечи, что вера обманула его. Пусть уж продолжает, помолчим.
И метет зайца к гибели. Еще недолго возможем свидетельствовать о его глупом подвиге. Спешу, и, покамест заячий рок не вычерпан, сажусь барабанить. Но, когда Вы, Вера Шухаева, изведаете четки... и четкие страницы, недужная борьба уже иссякнет.
окончено 8/XI/23
Читано Вере в cafe du Port-Royal.
отзыв: трудно, но понятно со второго раза
Я не люблю вещей понятных сразу.
Эквилибристка.
11.51
Швея возвышается среди вороха перьев нанизанных на стулья и столы отточенной залы. Несет она в пальцах перьях перья птицы мешает их выбирая то то то другое и прилаживает радугой. Сыплет радугу наперекор и в углубленья и зала освещается огнем и дымом. Всползают напротив к потолку цепи из перьев и исчезают за потолком и новые цепи частятся до толе. Так вышивает она перьями воздух, шьет и вышивает преображенное сегодня на подушках и изумленных лицах и вокруг.
И вокруг среди толп отступающих к стенам и уходящих в стены ставших совсем плоскими кружится желанье остановиться остановить прасать доколе зеленый не станет прямым золотом и уничтожит в лицах этот поток перьев готовых обезвредить мечты и пыл швеи.
Это была кукла из глины темнокоричневой, но выкрашенной белилами и выкрашенной плохо, так что
