сквозь белила проглядывал коричневый грунт. Она поддавалась внияниям всем и всех, но когда казалось все было сделано то все становилось таким же прозрачным, как белила и выступало что-то ускользавшее до сих пор ото всех и с чем ничего нельзя было поделать. Ее дела заставляли всех мешаться в ее дела и все ее делами руководили, но все шло по своему и все труды пропадали и все шло не так, как хотела швея, а как швея делала. И когда она говорила за тем, что она говорила проступал коричневый грунт других смыслов и никогда нельзя было понять, что она говорит и о чем она говорит и выходило, что ее тон положительный становится вопросительным, а вопросительный отрицательным и наоборот в пустяки и так себе. А когда она писала, то писала, чтобы оставались белые промежутки между строк.
Так и в работе ее было не то, что все видели и все знали, что это не то что они видят, что есть другое, чего они не видят и что рассыпется от одного их взгляда как только они это увидят. Но все преследовали эту недотрогу наоборот и вовсе и ничего подобного и гнались за открытиями, чтобы всякий раз убеждаться, что за открытиями могут идти говорят открытия и вышний волочек сворачивает в золоте ее пятую новь. Поэтому вокруг швеи в зале усыпанной перьями толпилось столько любопытных и любопытствующих и следящих за ее пальцами, похожими на перья.
Над одним этажом возвышался другой этаж и шум улиц обступивших дом швеи влезал во все окна и выпадал из других. И в горести за столами сидели авоки и плюхасты худые и раздобревшие и пальцы их имитировали движенья заказанные им швеей. И для того чтобы приладить доску к доске и жесть к жести нужно было не столько подобострастных готовых и усидчивых наполнявших весь дом стуканьем вприпрыжку где с лестниц валились сугробы всякого навыворот и скатывались на столы, чтобы быть пойманными этими руками цепкими и улетучиться в гвоздях и обоймах и льет олово из кружевных корзинок где никогда взор испуганный светлый ход и рука швеи.
По утрам она первая приезжала сюда из-за укреплений и из лесу, где ее стерегли несколько свечных часов. Проходила походкой хохоча и любимая за залами залы и комнаты ждала встречала говорила и вереницы проходили перед ней рабочих и заказчиков как проходят строчки за строчками и стежками и вот. Даже тут никому нет дела, а ей все нужно и так до самой ночи тут в этом доме беленном, но под которым выглядывала хоботом давпастость и давность и не то, что видела она сама и другое и громоздились который год не те, что должны были и чепуха и неправда рецепты H2O и H2SO4 и HCl и водород во всех комбинациях и взорах.
Но теперь швея бросает перья глядя на час, на стрелку, на циферблат. Ее провожают взорами, она ступает по глазам по хопоту по хоботу пилюля и ляха катится быстро быстро. Комната каждая открывалась общедоступно и умеренно и ничто ее не трогало и ничто ее не беспокоило и так просто на девять минут раньше полу дня она покидала свой дом, чтобы ехать в лес завтракать с мужем и друзьями на один из завтраков настолько скупых, где было все и ничего не было и где потому то она и отдыхала от этой постоянной борьбы и безборья и который был ей приятен дышать воздух нес приятность даже крыжовникам дорожки размыты и льются вот опять.
Отдав необходимые приказания, швея спустилась по лестнице. В ее мыслях не было ничего, кроме ее дома и ее дел и заказов и требований. Она бы остановилась даже и осталась бы еще в конторе, чтобы что- то решить, но не сделала, не желая опаздывать и нуждаясь в ряде пробегов, чтобы кое-что установить до завтрака. И так это была машина готовая вот и рабочая и подвижность ее и энергия и настойчивость, с которой она вколачивала гвозди в доски и гнула гоголем были притязательны и невыразимы. Так потому и сыпались ступени из-под ее ног дробью признательности, когда спускалась она забросив на минуту, но не оставив счета дела горести и без тысячелетних стежков.
Ее коляска ее ждала и она вступила бы в нее, если другая не остановилась открытая и высокая около ее ворот и внимание ее тотчас обернулось и она остановилась.
Два глаза великолепных. Внедренных. Охваченных красным волосом. Шляпа заломленная. Вздымается. Ком снега преображенного в лед. Руки как руки тянутся к швее. Высоко подымается над коляской. Кидает в небо. Кричит и пляшет. Захохотала. Плывет в воздухе. Собирается. Скажите пожалуйста. Не коляска, а пруд. Не женщина, лебядь белая. Плывет. И выплывает. И добирается прилетая до швеи.
Смотрите хорошенько прохожие. Не забудьте. Воротится опять, так ничего не будет. Не будет коляски вздымающейся и женщины плывущей из нее как из пруда лебядь... Любуйтесь на руки грудь и лицо и тело, за которое надо заплатить немало, чтобы попользоваться. Форменная лебядь.
Ее голос хриплый и противный. Настоящая лебединая песнь. Густой. Низкий. Всегда мимо. Два глаза только сыплют кукурузу. Станет пойдет, опять станет и горем тянется. Никто не знает кто она что. Но вот стоит и стоит. Вот видят а часто и ничего не помнят. Сыплют орешки. Червонное недоразумение. Дива. Форменная лебядь.
У швеи была она просто одной из птиц ее птичника. Но на виду была она пуще всех и никто не спорил. Так вот наоборот чем она. Все о ней знали и ничего не хотели знать. Никакого любопытства. Какая есть, никаких разоблачений. Великолепная. Два глаза. Все что есть за пределами видимости не имеет никакого значения. Пускай набита трухой. Мешок. Кому какое дело. Вот так просто. Плывет. Улица стоит и смотрит. Смотрит. Проходишь потом никогда не увидишь, не знаю где бывает. Великолепно. Восхитительно.
Муж ее был другом мужа швеи. Она была подругой швеи самой. Поэтому сегодня, когда друзья решили завтракать вместе в лесу, они должны были встретиться. Но лебядь решила заехать к швее, чтобы вместе направиться туда. Они рады. Они обнимаются. Они довольны. Они колеблются. Пока толпа глазеет, они узнают сейчас, что им предпринять.
Лебядь удивлена. Лебядь поражена. Лебядь не знает как выразить своего недоумения. Вы одни. Но Ваш друг не с Вами. Между тем мой муж мне только что звонил, что он поедет в лес позже один и за мной не заедет так как. Я решила что если этот господин должен быть у моего мужа и утром занят, то друг Ваш свободен и должен быть у Вас. Что случилось? Вы в разладе, вы встретились позже. Я так обеспокоена. Я так встревожена, даже думать не хочу, что у Вас черная кошка. А я думала, что это выхухоль.
Так планомерное сколачивание досок, обратившихся в бумагу, было разрушено толчком плывущей лебяди. Швея снова принялась за постройку.
Вы предполагаете, о лебядь, что этот жалкий кривляка, этот скоморох, этот лицедей, которого ждет у себя Ваш муж, связан шелками с моим другом. Вы предусматриваете, что если этот лицедей, подвизающийся на подмостках наших невероятий, думает и хочет то. Почему, зачем, к чему Вы отнимаете у меня моего друга. Вы знаете, что то время пока я здесь занята эти два лоботряса, два бездельника, два отлынивателя вместе. О это такое неосновательное предположение о вкусах до вечера. Это такая ошибка, о дорогая лебядь. Мне кажется о о о, что это тем более неосновательно и и и, что мой друг мне только, что и едет он к вашей подруге, к Вашей пресловутой умнице, которую у Вас отнять, вы понимаете, я не имею никакого желания. И если Вы хотите в этом убедиться, то можете к ней поехать. Вы его там конечно застанете, так я не предполагаю, чтобы могли они уже уехать в лес, где как Вам известно, мы условились, о чем Вы прекрасно знаете и несомненно ничего похожего отлично осведомлены встретиться через полумесяц.
Теперь и лебядь уже не плыла. С шумом сыпались доски швеи ей на голову. Ранили. И она кричала.
Я не клевещу. Я только знаю. Да знаю. Знаю знаю да да да да. Ищу вашей благодарности. Спасибо. Скажите спасибо. Скажите и и и и и и. Я Вас должна была предупредить. Молодые люди стали теперь совсем ненадежны. Совсем да да да да. Э э э э. Я не хотела Вам причинить боль. Сами понимаете. Но поймите. Вы должны знать. Знание укрепляет душу. Мозг возвышает великолепно восхитительно. Примите меры. Карета скорой помощи. Пожарная команда. Надо подойти. Ударить сильно, чтобы стекло разбилось. Потом раздастся звонок. Кричите в рупор пока Вас не поймут. Улица и дом. Звонок перестает. Команда приезжает и тушит.
Поворот крутой.
А то вот, что ваш друг сейчас у как Вы ее называете, умницы это меня поражает не меньше, чем Вас. Дважды два четыре, а шестьдесят четыре получается из восьми умноженных на восемь. Между тем как вы ее называете умница и корень отрицательной героини. Во всяком. Конечно. Этому не придаю ничего.
Лицемерие.
Ах я тоже ничего не хочу сказать. Но это необходимое доказательство только от противного и при этом совершенно. Так небольшой факт, на который обращаю я Ваше внимание, чтобы убедить Вас о лебядь, что нельзя отнять у меня моего друга, моего птенчика, чи чи чи чи и ха. Я просто знаю уверяю Вас, уверяю
