— Кейт, — снова отваживаюсь я, — ведь вы с Дэном будете осторожны, правда? Я бы не хотела, чтобы ты…
— Что? Оказалась в такой же ловушке, как когда-то ты?
Она не то имела в виду. Она всего лишь подросток и не понимает, как это больно слышать.
— Чтобы ты упустила возможности, которые могут тебе представиться, — спокойно договариваю я.
Ее милое личико искажается.
— Извини, что доставила тебе такое неудобство, мама! Знала бы я, что лишаю мир нового Пикассо, я бы, конечно, постаралась вовсе не родиться.
— Кейт…
— Да брось, мам. Мы все знаем, как ты жалеешь, что мы появились на свет. Не беспокойся, теперь дома осталась одна я — от Сэма с Беном тебе уже удалось избавиться. И я скоро уберусь с твоей дороги. Тогда папа будет принадлежать целиком только тебе, о чем ты всегда мечтала.
— Это не…
— Знаешь, если это не твой и не мой корсет, то тогда чей, интересно?
Я потрясенно осознаю; Кейт хочет, чтобы я подумала, будто он принадлежит другой женщине. Ей это нравится. Неужели она впрямь до такой степени ненавидит меня?
— Кэтлин, я никогда даже на миг не пожелала, чтобы вас у меня не было, — говорю я с неожиданной для себя страстью и с силой хватаю дочь за плечи. — Я люблю тебя и твоих братьев. Вы принесли мне в жизни больше счастья, чем представляете. Быть матерью — гораздо труднее, чем ты думаешь, но я не отреклась бы ни от частички материнства. Единственное, о чем я жалею, — это что мне чуть-чуть недостало времени, чтобы понять, кто я сама, прежде чем взвалить на себя ответственность за других. Вот и все.
Кейт начинает дрожать. От гнева, несчастья или нетерпения — я не знаю.
Я отпускаю ее, и она тут же отбегает на другой конец кухни. Я стараюсь побороть порыв броситься за ней и заключить ее в объятия, как раньше, когда она была малышкой.
— Кейт, у тебя вся жизнь впереди. Весь мир для тебя. Не торопись. Сделай все то, на что у меня не было времени, — говорю я, стараясь избавиться от горечи в голосе. — Воплоти свою мечту в жизнь. Стань журналисткой, если хочешь, и получи Пулитцеровскую премию. Ах, Кейт! Я же не слепая. Я же знаю, как много для тебя значит учиться в Нью-Йоркском университете. Если ты в самом деле хочешь этого, я тебя поддержу. Ты должна убеждать своего отца, а не меня. Только не думай, что я не стану беспокоиться о тебе и скучать каждый миг, когда тебя не будет рядом. Конечно же, я стану скучать.
Смятение и надежда мелькают, сменяя друг друга, на лице Кейт, и на какой-то миг кажется, что мне удалось достучаться до нее.
И тут звонит телефон, разбивая вдребезги хрупкое мгновение.
— Кейт, милая, подожди, прошу тебя! Подожди.
Дверь громко хлопает. Мне хочется кинуться за ней, но я понимаю, что только отпугну ее. Она должна сама прийти ко мне. С несчастным видом беру трубку.
— Бэт, это Энн.
О Господи! Последний человек, с которым мне сейчас хочется общаться, — это мать Уильяма. Никогда не знаю, о чем с ней говорить. Ее сын отказывается с ней разговаривать уже двадцать лет. Вопреки его воле я поддерживала с Энн связь — в основном ради детей, но и ради нее тоже, как мать ради матери. Даже представить невозможно, как бы я себя чувствовала, если бы Бен или Сэм вычеркнули меня из своей жизни.
Или Кейт, конечно.
Изо всех сил стараюсь говорить приветливо:
— Энн, как поживаешь?
— Вообще-то не очень хорошо, — резко отвечает Энн. — Я только что вернулась от врача.
— Ах, бедняга. Все в порядке?
— В общем, именно это я и хотела с тобой обсудить.
К счастью, учитывая, как ужасно я поступила с Этной на прошлой неделе, можно сказать, что она не злится на меня подолгу.
— Тебе повезло, что я тебя так люблю, — со вздохом говорит Этна, — иначе я бы не рассказала тебе, что на трех твоих работах теперь красуются таблички «Продано». Да успокойся ты, Бэт. Я же сказала: они хороши.
Именно Этна помогла мне взглянуть на фиаско с Дэном с неожиданной стороны.
— А почему бы ему не запасть на тебя? — спрашивает она, склоняя набок голову (выкрашенную на этой неделе в зеленый цвет по случаю Дня святого Патрика) в свойственной ей манере. — Ты опытная, волнующая зрелая женщина, в которую однажды превратится и Кейт. Ничего удивительного, что он сражен. А он — прямо копия Уильяма, каким тот был двадцать лет назад, потому у тебя и намокли трусики.
По ее словам выходит, что все вполне безобидно, вполне нормально. У меня сразу поднимается настроение. У каждой глупой, неожиданно слегка влюбившейся женщины средних лет должна быть такая подруга, как Этна.
Поэтому, когда мне на мобильный звонит Дэн и умоляет позировать вечером на рисунке с обнаженной натуры — «Ну пожалуйста, Бэт! От этого зависит моя преподавательская карьера. Девушка, которая обычно позирует, сбежала с цирковым гимнастом. Пожалуйста, не смейся, я говорю правду», — конечно, я не могу отказать. Если честно, после удручающего разговора с матерью Уильяма я имею право дать выход своим эмоциям. А если где-то в глубине и есть некий легкий трепет совести — ничего страшного. Я же не собираюсь ничего такого делать.
Возвращаюсь домой, чтобы переодеться. Ну не совсем переодеться — ведь я буду вообще без одежды, — но немного привести себя в порядок.
Врываюсь в кухню, ощущая себя несколько странно и легкомысленно.
— Ах, Уильям! Ты уже дома. Я не насовсем — на секунду, прихвачу пару вещей, потом возвращаюсь, у меня урок рисования с натуры. Я же говорила тебе, что меня не будет вечером?
Он раздраженно опускает молоток на стейк.
— Ты же не против, милый? — набравшись храбрости, продолжаю я. — То есть я не обязана идти, но они будут не в восторге, если я пропущу, ведь я же обещала…
— Разумеется, я не против. Я уже говорил тебе, было бы неплохо, если бы ты время от времени проветривалась. — Он бросает на меня исполненный подозрений взгляд. — Бэт, ведь ты принимаешь таблетки? Мы же не хотим повторения…
— Да-да, все в порядке, — сердито отмахиваюсь я.
Я медлю, собираюсь с духом: надо сказать ему об Энн. Я должна сказать ему, должна, должна. Больше нельзя откладывать. Быть может, рассуждаю я в приступе нездорового оптимизма, Уильям даже будет рад, когда справится с удивлением.
Наконец торопливо выплевываю слова:
— Уильям, я пригласила твою мать на ужин в воскресенье. У него от лица отливает кровь.
О Господи! О Господи! Реакция будет хуже, чем я ожидала. Продолжаю нервно лепетать:
— Уильям! Это же Пасхальное воскресенье, а во вторник ей исполняется восемьдесят! Ведь нельзя, чтобы ваша ссора длилась вечно. Я имею в виду, уже двадцать лет. Я подумала, чем нынче не подходящий момент, чтобы простить друг другу былые обиды. К тому же Бен и Сэм тоже приезжают завтра…
— Ты сделала — что?
—…и я знала: если спросить у тебя, ты, конечно, не позволишь. Ну же, дорогой. Конечно, ты с ней не ладишь, но ведь и моя матушка вовсе не сладость и свет, и все же мне удается…
У него такой вид, будто он хочет пришибить меня молотком для мяса.
— Это совсем разные вещи!
— Да, но я понимаю, как ты…
— Твоя мать не убивала твоего отца!
Ну почему он такой упертый? Конечно, ему нужно кого-то винить, и все же единственный человек, виновный в самоубийстве его отца, и есть сам его отец. Никто не способен довести до самоубийства другого человека. Это делают вопреки — назло — вам. Я-то знаю лучше, чем кто-либо.