Лиззи многие слова пропускала мимо ушей, зато с удовольствием пила теплый эль, которым ее снабжала миссис Таппер. Она приходила каждый день ровно в четыре часа. Каждый день миссис Таппер приносила все больше и больше еды, но Лиззи ела все меньше и меньше.
Стойкая экономка ни на секунду не замолкала, как будто радостные слова и оптимистическое настроение могли осветить сумерки тюрьмы или неотвязную тоску, поселившуюся в сердце Лиззи.
Ночью было так темно, что она ничего не видела, лишь слышала непрестанный стук капающей воды и топот маленьких снующих лапок. Она никогда не чувствовала себя до такой степени изолированной от остального мира. Она стерла кончики пальцев почти до мяса, оттого что неотвязно и бессмысленно скребла каменные стены. Что ей особенно нравилось в Гласс-Коттедже — его абсолютная открытость. Там даже не было штор, закрывающих пейзаж за окном.
Почти в любой комнате дома она могла видеть море, залитое лунным светом. Лиззи закрыла глаза, пытаясь вызвать в памяти милый образ — серебристую лунную дорожку, бегущую по воде к берегу.
Уже прошло пятнадцать дней. Пятнадцать дней и пятнадцать еще более длинных ночей ее заточения в этой гробнице. Воздух здесь был спертый, зловонный и сырой. Лишь паразиты были бодрыми и энергичными. Ночью их чувствительные укусы не давали ей уснуть, избавляя от соскальзывания в кошмарный мир сна.
Кроме надзирателя и миссис Таппер, паразиты были ее наиболее верной компанией. Мама, бедная мама навестила ее одиннадцать дней назад с красными от слез и мучительного отчаяния глазами.
— Мы делаем все, что в наших силах. Мы наняли адвокатов, но магистрат говорит, что имеются неопровержимые улики, хотя и не указывает какие! Я просто схожу с ума от тревоги за тебя, дитя.
Если магистрат графства отказывается отвечать на вопросы сквайра Пэкстона и леди Теодоры, значит, действительно ничего сделать нельзя. Как же им обеим было больно, маме и ей, видеть в глазах друг друга взаимное подтверждение безнадежности ситуации.
Отец не приходил. Вместо него мама однажды привела Селию для поддержки и утешения. Бедная, до смерти напуганная Селия схватила Лиззи за руки сквозь прутья решетки и без конца извинялась за свою невольную роль, которую сыграла в этом ужасном недоразумении.
— Они заставили меня сказать, Лиззи. — Селия выглядела искренне расстроенной. В ее глазах блестели слезы. — Сэр Ролстон заявил, что им известно, что ты говорила мне о своем желании стать вдовой, и что мне лучше с ними сотрудничать, иначе и меня обвинят в преступном сговоре с тобой.
После того как Лиззи отослала прочь маму и Селию, заклиная их никогда больше не приходить в это проклятое место, ее никто из близких больше не посещал.
Надзиратель поместил ее в одиночку, вдали от других несчастных обитателей тюрьмы. Чем это было обусловлено, она не знала: то ли ее положением леди, то ли способностью матери или миссис Таппер давать взятки, то ли ее особым статусом — единственной узницы в этих стенах, обвиняемой в убийстве.
Иногда Лиззи слышала других заключенных. Их хриплые голоса разносились эхом по сырому коридору, когда надзиратель отдавал им ее еду, к которой она не прикасалась, сняв предварительно первую пробу сам. Ее невольный благотворитель следил по крайней мере, чтобы к миссис Таппер относились хорошо и с уважением.
Одиночная камера была, несомненно, чище, чем общая, но Лиззи была совершенно изолирована от мира. Не с кем было поговорить, не на кого посмотреть, не с кем облегчить душу и снять груз неразрешимых, казалось, проблем. Некому было задать вопросы, что мучили ее, оставаясь без ответов.
Ответов ни у кого не находилось. Постепенно все это становилось все менее и менее важным. Ею овладевало тихое оцепенение, чему также способствовал отказ от еды. Когда она совсем перестала есть, миссис Таппер подняла тревогу и начала суетиться еще больше.
Бедная женщина. Она была просто неутомима. Она не могла сдаться.
— Вот чистое платье и свежее белье. — Она сунула Лиззи в руки узелок с вещами. — Я заказала еще несколько корсетов со шнуровкой впереди, как вы любите. И принесла еще одно одеяло. Я подержу его, пока вы будете переодеваться.
Лиззи думала, что от нее, должно быть, дурно пахнет, если миссис Таппер через день приносит чистую одежду и забирает грязную. Возможно, сжигает ее тут же, едва выход за ворота. Но миссис Таппер держалась, хотя Лиззи говорила ей, что все это не имеет значения. Очень скоро ничто не будет иметь значения.
Какую злую шутку сыграла с ней судьба, ведь она с таким рвением боролась за свою независимость. Смерть определенно даст ей желаемое. Она умрет и будет тогда с Джейми. Эта мысль придавала ей силы и гнала прочь вопросы и сомнения.
Она будет с Джейми.
— Вот что, мисс. Я не собираюсь это терпеть. Не собираюсь. Вам нужно переодеться. Ну же.
И миссис Таппер приступила к работе. Дергая и толкая ее сквозь решетку, заставила, несмотря на апатию, сменить одежду. Это было все же лучше одиночества.
— Я хочу, чтобы вы приложили силы и воспрянули духом, миссис Марлоу.
На редкость здравомыслящей была миссис Таппер среди всей этой невероятной бессмыслицы. Ничто больше уже не могло обрести смысл.
— Мы встречались с адвокатом, ваша матушка, леди Теодора, и я, хотя было очень трудно найти человека, карманы которого не зависели бы от магистрата. А карманы у них тут у всех прямо-таки бездонные. Он придет, адвокат, и мы во всем разберемся. Вам нужно крепиться и хорошо питаться.
Она начала расчесывать гребнем спутанные пряди Лиззи, больно цепляя их сквозь решетку неловкими руками.
— Оставьте, миссис Таппер. Я сама. Оставьте.
Марлоу провел с командой несколько прекрасных недель, пока перегонял «Дерзкий» из Плимута по Ла-Маншу к Нормандским островам. Это было что-то вроде гарантийного плавания и некоего заявления о себе сообществу контрабандистов. Погода стояла превосходная, и плавание стало удовольствием, как в детские годы, когда имел в своем распоряжении все лето, чтобы обследовать реку и прилежащую береговую линию. Лиззи это тоже понравилось бы. Может, когда все кончится, он найдет время выйти с ней в море.
Тем временем они привели «Дерзкий» в Дарт и комфортно устроились у причала, все с той же целью — заявить о себе в Дартмуте, порт которого полнился слухами и новостями о контрабандной торговле и контрабандистах.
Очень скоро до его ушей долетела беседа.
— Привет, Боб, как поживаешь? Тут на днях в дом магистрата доставили ром. Это стоило видеть, Боб. Ты, часом, не видел, парень? Этот старый перец Ролстон Кодайер взял своих людей и прямиком отправился через холм к Красному ущелью. Недели две назад это было.
— И что магистрату там было нужно? В Красном-то ущелье? Решил, что он в игре?
— Нет, торговля тут ни при чем. Там было убийство. Леди.
Боб сквозь зубы присвистнул.
— Кто-то пристукнул дамочку из благородных? И кто ж?
— He-а. Как раз наоборот. Дамочка кого-то завалила. Ее прищучили. Говорят, ромом промышляла. Номер один в игре. Холодная что твой лед. Даже бровью не повела, когда ей защелкнули браслеты. Болтают, будто муженька своего порешила. Из-за его же деньжат.
— Пеньковая веревка ей обеспечена. Дамочек у нас не часто вешают.
— Я бы еще приплатил, чтобы это увидеть.
Марлоу схватил Хью, потащил назад на борт «Дерзкого» и через люк — к себе в капитанскую каюту.
— Капитан?
— Господи Иисусе Христе! Будь оно все проклято! Лейтенант, наши планы внезапно изменились.
— Сэр? Что такое?
— Тысяча чертей, ты что, не слышал?
— Историю? Как кого-то схватили, если я правильно понял.
