На площади по обыкновению была толпа, и на этот раз даже более густая, чем обычно, ибо парижанам, горячо желающим знать, что же сделает их мессия — великий Генрих де Гиз, не сиделось в домах. К тому же в ратуше непрерывно заседали новые члены магистрата, только что названные на выборах. Кроасс был обрадован видом такого количества людей и закричал:
— Сегодня, кум, мы быстро набьем нашу мошну.
Но Пикуик грустно подвигал кончиком своего заостренного носа, что означало, что он не верил в благорасположение толпы, которую в данный момент сожжение на костре парочки безбожников повеселило бы куда больше, чем представление двух нищих бродячих актеров… Однако это не помешало ему попытаться привлечь внимание горожан, и, приставив обе руки ко рту, он стал подражать звукам трубы. Он развивал этот свой талант с давних пор и постоянно в нем совершенствовался. Тем временем Кроасс запел во всю силу голосовых связок песенку, в которой выражалась симпатия к Гизу, а Генрих III являлся предметом всяческих издевок. В песенке содержался намек на то, что король обладал манией устраивать шествия по любому поводу. Она начиналась следующим четверостишьем:
Народу объявив войну,
Разграбил ты свою страну.
Теперь же — что ты нам предложишь?
Слезами горю не поможешь!
Благодаря то ли таланту Пикуика, то ли странному голосу Кроасса, а может быть, той какофонии, которую создавал этот дуэт, вокруг приятелей немедленно образовался круг. Их худоба и чрезвычайно высокий рост были и сами по себе весьма любопытны, а если еще учесть, что песенка полностью соответствовала настроению «правоверных» католиков, то все складывалось просто замечательно.
— Горожанки, благородные девицы, маркизы и принцы, — закричал вдруг фальцетом Пикуик, — я приехал прямо из королевства турок и мавров и прямиком направляюсь к Его Величеству королю испанцев, который вместе со всем своим двором давно уже ожидает меня. Идя навстречу слезным просьбам парижан, я согласился остановиться на денек в вашем прославленном городе! (Здесь он воспроизвел звук трубы. ) А почему, — спросите вы меня, — ты остановился в нашем прославленном городе Париже? Прежде всего, — отвечу я вам, — чтобы иметь честь созерцать вблизи великого человека, слава о котором достигла сердца той пустыни, где я жил! Сказав так, должен ли я называть имя его светлости герцога де Гиза? (Последовали звуки трубы и приветственные возгласы зевак. ) А сейчас я покажу вам сказочное существо, о существовании которого никто и не подозревал до тех пор, пока я не нашел его в глубине аравийских пустынь. Это существо похоже на человека! У него есть нос, глаза, рот, как у людей, однако же оно вовсе не нашего роду-племени. Я представляю там здесь животное неизвестного вида. (Пикуик схватил растерянного Кроасса за шею. ) Это животное, благородные девицы и замечательные горожане, обладает несравненным достоинством! (Звук трубы. ) Оно не ест ни хлеба, ни мяса, ни цыпленка, ни сухой груши, ни фруктов, ни овощей, ни какой-либо другой человеческой пищи! Оно не ест даже безбожников! (Смех и аплодисменты. ) Но чем же, — спросите вы, — питается твое аравийское животное? Вы скоро это узнаете! Вы скоро это увидите! Ибо сейчас время его завтрака! Его завтрак, благородные девицы и горожане, состоит только из камней, которые он даже не просит сварить! (Дрожь любопытства. ) А на обед он хочет глотать только сырые сабли; сабли, рапиры, шпаги, алебарды — для него все хорошо, лишь бы из стали! (Трижды раздался звук трубы. ) А сколько будет стоить поприсутствовать при этом невероятном завтраке единственного в своем роде животного? Один нобель? — спросите вы. Нет! Один дукат? Тоже нет! И даже не пистоль, и даже не экю, и даже не ливр или су парижской чеканки! Вам обойдется это каждому в один обол! note 17 Итак, мы начинаем!
Кто то из горожан подобрал два-три камня и протянул их Пикуику со словами:
— Вот завтрак для твоего зверя.
Пикуик взял камни, схватил Кроасса за загривок и поднес их к его рту.
— Внимание! — закричал он.
— Но это же не наши камни! — простонал несчастный Кроасс.
— Глотай, или мы пропали! — шепотом сказал Пикуик.
И он приложил к губам «животного» камень размером с яблоко.
— Глотай! — завопил он.
— Так что? Животное-то не ест? — закричала толпа, смеясь.
Кроасс закрыл рот и даже сжал зубы. Он отчаянно сопротивлялся. Еще бы, ведь эти камни не имели ничего общего с теми камнями из кишок животных, которые его заставлял глотать когда-то Бельгодер. В конце концов толпа начала их освистывать. И тут на Кроасса снизошло гениальное озарение:
— Я сейчас не голоден!..
— Надо было об этом сказать! — вскричал Пикуик. — Ах, обжора! Меня не удивляет то, что он не хочет есть! На дороге, ведущей в Орлеан, по которой мы шли ночью, вы не найдете ни одного камешка! Он их все сожрал!.. Благородные девицы! Господа! Смилуйтесь, не уходите! Мы вам сейчас покажем…
Но зеваки, пришедшие в ярость от того, что им не удалось поприсутствовать на завтраке, состоящем из камней, принялись собирать эти самые камни, и двое горемык поняли, что их вот-вот побьют. Один гвардеец закричал:
— Я сейчас заставлю его проглотить мою шпагу!..
Произошла жуткая давка. Кроасс ни жив ни мертв бросился бежать, за ним поспешал Пикуик, а позади с лаем несся пес. Через несколько мгновений все трое исчезли с Гревской площади. Они пришли в себя в одном из уголков пристани, где грузят зерно, у кромки воды; они сидели друг против друга и обменивались взаимными обвинениями.
Пикуик понял, хотя и несколько поздно, что без необходимых атрибутов (фальшивых камней, складывающихся сабель) невозможно заработать деньги, давая представления.
Теперь они решили попытаться заработать попрошайничеством. Для этой цели Пикуик вытащил из своих карманов «язву», «кровоточащую рану» и пару «глаз слепца». К несчастью, «язва» и «рана» сильно попортились за то время, что прошло с момента, когда предусмотрительный Пикуик положил их себе в карман. «Глаза слепца», однако, были в хорошем состоянии.
— Ну ладно, — сказал он, — ты будешь слепцом, а я — одноруким.
Затем, укрывшись за каким-то сараем, приятели преобразились: Кроасс стал слепцом, а Пикуик, как и намеревался, — одноруким. Для этого Кроассу оказалось достаточно наложить на надбровные дуги два кусочка искусно вырезанного пластыря, в котором были проделаны дырочки, позволявшие «слепцу» хорошо видеть; с внутренней стороны они были аккуратно смазаны клеем, а с внешней разрисованы таким образом, что напоминали глазные бельма. Благодаря подобному приему человек выглядел самым настоящим слепцом.
«Глаза», «язву» и «рану» Пикуик купил довольно давно в одной бойко торгующей лавке на улице Труз- Ваш.
Кроасс прикрепил к шее Пипо веревку, конец которой держал в руке. Что касается Пикуика, то он с помощью целой системы перевязок спрятал свою левую руку под камзол. Таким образом он превратился в одного из самых жалких одноруких инвалидов. Два наших приятеля, наспех снаряженные, принялись слоняться по улицам; Кроасс-слепец опирался на руку однорукого Пикуика, а скачущий, зевающий и смертельно усталый Пипо тянул за веревку.
Через каждые десять шагов Пикуик останавливался и стонущим голосом взывал к милосердию прохожих в следующих выражениях:
— Молю о милосердии, жалости и сострадании для моего товарища по оружию, ослепленному выстрелом из аркебузы прямо в лицо в битве при Вимори, где он сражался рядом с великим Генрихом де Гизом! Проявите сострадание и ко мне самому, которому гнусный безбожник из Наварры отсек руку одним ударом обоюдоострого меча во время битвы при Кутра!
— Ты разрываешь мне сердце! — говорил Кроасс, который, обладая неуравновешенным и бурным воображением, быстро дошел до того, что уверовал в свое участие в битве при Вимори.
— Увы! — пронзительно кричал Пикуик. — Неужто вы допустите, чтобы два верных защитника, два храбрых солдата великого Генриха умерли голодной смертью? Неужто я буду вынужден съесть ту единственную руку, что у меня осталась?
Кроасс плакал. Пикуик издавал такие крики, что можно было подумать, будто все нищие города
