— Ну и что же ты мне расскажешь? — Мари положила ноги на соседний стул, сделала еще глоток.
— Каролина — не моя дочь, — произнес Люк.
— А, ну да.
— Я серьезно.
Она едва не расплескала молоко. Как это? Почему?
— Сейчас, конечно, она во всех смыслах моя, — сказал он, — но если посмотреть глубже… — Люк замолчал. Он открыл верхний шкафчик и изучал его содержимое.
— Ну уж нет, Люк, если начал, договаривай.
Он достал целлофановый пакет с печеньем, положил его на стол, открыл, стал изучать содержимое.
— Люк, — чуть не взвыла Мари, — рассказывай дальше!
— Ну ладно, хорошо. Ты же была у меня в доме. Сразу видно, что я живу там недавно, правда? Ты небось даже не слышала, что я переехал.
— Последнее, что я знала, — это что ты жил в Форт-Уэйне.
— А перед этим — в Каламазу.
Мари выхватила из пакета печенье, сунула себе в рот.
— Догадываюсь, что это к чему-то ведет, — проговорила она с набитым ртом.
— Терпение, — посоветовал Люк. — А ты знаешь, что тебе теперь надо следить за своим питанием? Обязательно съедать в день по яблоку или апельсину. — Он повернулся на стуле и стал оглядывать кухню.
— Я сейчас тебя точно убью.
Люк не смог сдержать улыбку. Понимает ли она, как смешно звучит подобная угроза в устах маленькой, слабой женщины?
— Да, это кое к чему ведет, — продолжил он и взял яблоко из обнаруженной им вазы. — Когда я был в Каламазу, я работал с одной юной леди, по имени Морин. — Он протянул ей яблоко.
Она взяла его.
— Матерью Каролины?
— Да. Она была администратором. Мы просто здоровались, когда я приходил и уходил, не более того.
— Шапочное знакомство.
— Именно. Постепенно мы дошли до той стадии отношений, когда стали, встречаясь, немного болтать о том о сем перед работой. Милая, приятная девочка, она, наверное, только что закончила школу.
— Но ты ни разу не притронулся к ней? — Мари хотелось внести ясность в этот пункт.
— Ни разу.
— Это сделал кто-то другой?
— У нее был приятель, и она была влюблена. Роман длился месяцев шесть, Морин просто вся светилась. Мы и опомниться не успели, как у нее на пальце появилось колечко. Она была помолвлена.
— Ну и что потом?
— Однажды Морин пришла на работу с синяком под глазом, прихрамывая.
Брови Мари поползли вверх.
— Кажется, я догадываюсь…
— Но нам она сказала, что поскользнулась и неудачно упала. Была зима, мы и купились на это. Посоветовали быть поосторожнее. Так Морин похромала неделю, потом вроде все прошло. Мы не сразу обратили внимание, что она уже больше не светилась, а, наоборот, как-то сникла.
— Да?
— Потом ее вообще не было три дня на работе. А когда Морин появилась, у нее под другим глазом был уже такой огромный синяк, что всем стало страшно за девушку. У меня никогда не было сестер, но нетрудно себе представить, чтобы я чувствовал, если б такое случилось с моей сестрой и никто бы не попытался помочь. Так что в один прекрасный день я не выдержал, повел Морин на ланч и серьезно с ней поговорил. Объяснил, что тот, кто бьет женщину, просто негодяй и что она сделает большую ошибку, если выйдет за такого человека замуж. Я же устроил ей встречу с адвокатом компании.
Мари потянулась и взяла его за руку.
— Ты молодец, поступил правильно. Хотя мы знаем, что большинство людей предпочитают не вмешиваться в дела других.
Люк, смущенный ее похвалой, продолжал:
— В общем, Морин вернула ему колечко. Ее кавалер попробовал было снова распустить руки, но полицейской повестки оказалось достаточно, чтобы утихомирить его.
— И она больше никогда с ним не встречалась?
— После первого ареста нет.
— Первого? А что… впрочем, неважно. Не хочу ничего знать. Ты справился, причем хорошо.
— Ну, пока что хорошего мало. Потом она обнаружила, что беременна.
— О господи! Каролиной?
Люк кивнул.
— Морин пришла ко мне вся в истерике. И зачем только женщины это делают?! Они же должны знать, что мужчины не выносят слез.
Мари похлопала его по руке.
— Уж такие мы создания, Люк. Но ты не волнуйся. Обещаю, что никогда не стану при тебе плакать. Продолжай.
— Я снова отвел ее к юристу. Морин призналась — она боится, что ее бывший жених может предъявить права на ребенка, если узнает, что он родился. И вот она опять пришла ко мне и сказала, что не хочет писать его имя в свидетельстве о рождении. Можно она воспользуется моим?
— Ого, — Мари откинулась на спинку стула, — почему бы ей просто не поставить прочерк в графе «отец»?
— Нельзя. Если я буду записан как отец, то предъявлять права на ребенка уже никто не вправе.
Мари была поражена.
— И ты согласился?
Он кивнул.
— Я не видел в том ничего страшного. Морин просто хотела защитить своего ребенка, вот и все. Речь не шла ни о какой материальной поддержке, хотя, если б она попросила, я бы, наверное, помог и в этом. Вскорости меня перевели в Форт-Уэйн. Ребенка я ни разу не видел. Я уехал до того, как Морин пошла в декретный отпуск. Три года от нее ничего не было слышно. Я уже почти забыл про всю эту историю, как — опа! — откуда ни возьмись, приходит извещение из Министерства семьи и ребенка приехать забрать свою дочь. Морин умерла. Очевидно, других родственников у нее не было. Мое имя записано в свидетельстве о рождении, и вот я уже новоиспеченный папаша.
— Вот это да! Но все же так лучше, чем если бы малышка либо досталась грубияну отцу, либо вообще попала в детский приют.
— А я-то как же? Неужели я не нуждаюсь в сочувствии?
Мари поднялась, выбросила огрызок в мусорное ведро, а чашку поставила в раковину.
— Ты большой и сильный. Ты действительно не нуждаешься в сочувствии. Ты можешь все. И вообще, поглядеть на тебя, так можно подумать, что ты ешь на завтрак гвозди. — Мари не шутила: в Люке словно ощущался железный стержень. В нем была физическая сила, повергающая ее тело в трепет, и она начинала угадывать также силу характера, которая не могла не восхищать.
Из гостиной послышался глухой удар. Мари вздрогнула:
— Что это?
Люк уже мчался к двери.
— Каролина! — крикнул он на бегу.
Они оба понеслись по коридору — Люк впереди, Мари за ним. Он ворвался в гостиную. Заспанный, ничего не понимающий ребенок, увидев его, заморгал. Девочка лежала на подушках, которые они положили
