— Но наш великий король одновременно еще и супруг. И истина, мадам, вынуждает меня сказать, что это очень дурной супруг. Вам это известно лучше, чем кому бы то ни было, мадам, поскольку вы, будучи наперсницей и подругой нашей несчастной королевы, — здесь в голосе его зазвучали умиление и нежность, — неоднократно были свидетельницей бесчисленных и незаслуженных унижений, коим ее подвергли… Убежден, что сердце ваше разрывается от жалости и муки при виде страданий нашей святейшей повелительницы. Разве не позор, мадам, что в этой стране королева, которая должна быть объектом величайшего почитания, пребывает в постоянном небрежении, тогда как любовницы короля купаются в роскоши и горстями разбрасывают золото? Скажите, мадам, разве не мерзость, что королеву фактически отстранили от всех государственных дел, тогда как любовницы короля дерзко отдают распоряжения министрам?
Ришелье на мгновение умолк, словно задохнувшись от негодования, а затем продолжил печальным тоном:
— Я с трудом переношу это мучительное зрелище. Вот почему я говорю: для короля я свершу все, что велит мне долг дворянина и верноподданного. Но это не меняет того факта, что сердце мое и чувство почтительной преданности принадлежат униженной, оскорбленной и заброшенной мученице-королеве.
— Господин епископ, — произнесла Леонора внушительно, — можете не сомневаться, королева узнает о вашей преданности и чувствах, делающих вам честь.
Будто не расслышав, Ришелье заговорил вновь:
— Вот почему, имея возможность распорядиться этой бумагой по собственному усмотрению, я принес ее не королю, а королеве, дабы повелительница моя за неимением счастья, которого я не могу ей дать, обрела хотя бы утешение в богатстве. Если же вы, мадам, от ее имени отказываетесь принять этот дар, то скажите мне об этом… и, клянусь, я сожгу документ в вашем присутствии… Никто, кроме королевы, не получит сокровища. Таково мое твердое решение.
— Да нет же, сударь… Не надо так спешить, черт возьми! Я не имею права отказаться от дара, преподнесенного с таким великодушием. Я сегодня же передам этот документ Ее Величеству и расскажу, от кого получила его, в точности повторив те благородные слова, что вы произнесли. Королева должна знать своих верных слуг, на чью непоколебимую преданность может опереться. Будьте уверены, сударь, я сделаю все, чтобы у королевы открылись глаза и чтобы она смогла увидеть в вас человека выдающихся качеств, каковым вы в действительности являетесь, а не того незначительного юнца, о котором вы упомянули.
И она добавила с тонкой улыбкой:
— Что до бумаги, то королева сама решит, принять ей дар или отказаться. Но, пожалуй, я не слишком ошибусь, предположив, что она не откажется.
Ришелье был недоволен. Он ожидал бурной радости, изъявлений пылкой признательности и лестных предложений. Но эта женщина оказалась еще более сильным противником, нежели он предполагал, — казалось, она оказывает ему благодеяние, принимая в дар баснословные богатства. А вместо конкретных обещаний он получил несколько достаточно туманных похвал. Все расчеты его оказались скомканными.
Невзирая на свое самообладание, он не сумел скрыть некоторой холодности, отвечая Леоноре:
— Надеюсь, Ее Величество соблаговолит принять в дар эти десять миллионов. — Он выделил точно цифру, словно желая подчеркнуть реальную ценность клада. — Но уже сейчас я считаю себя обязанным, мадам, дать несколько советов относительно этого сокровища, которое еще предстоит найти.
— Слушаю вас, сударь, — сказала Леонора, мгновенно насторожившись.
Мысленно она произнесла:
— Внимание! Теперь он перейдет к требованиям… Если они разумны, мы договоримся… Сумма того стоит.
— Вы изволили спросить, откуда у меня эта бумага, а я ответил, что это не имеет значения. Однако вам следует это знать. Бумага принадлежала юной девушке, которую зовут Бертиль де Сожи.
Леонора вздрогнула.
— Бертиль! — пробормотала она. — Это имя мне знакомо. Но Сожи? Кто такая Бертиль де Сожи?
— Бертиль, мадам, — сказал Ришелье, улыбаясь, — это имея юной девушки, что жила на улице Арбр- Сек и привлекла к себе большое внимание двора, ибо в нее влюбился король. Сожи — это ее фамилия, которой не знал никто, а я знаю.
«О! — простонала Леонора про себя. — Именно ее любит Кончини — и именно ее он похитил! Это ее он держит взаперти в доме на улице Ра! О! Неужели епископ поможет мне отомстить? Если так, Ришелье, проси», чего хочешь! Твоя карьера обеспечена!»
Вслух же она произнесла с безмятежностью, которая восхитила бы прелата, если бы он мог догадаться о кипевшей в ее душе буре, вызванной ревностью:
— Теперь я припоминаю. Так вы говорили…
— Я говорил, мадам, что именно этой девушке принадлежал переданный вам документ. Полагаю, хотя и не могу утверждать, что у нее есть копии. В любом случае, и это сомнению уже не подлежит, девушке известны все указания, имеющие отношение к сокровищу. Быть может, знает она и еще кое-что… Сама по себе девушка не представляла бы никакой опасности, но, к несчастью, она влюбилась в настоящего висельника, смелого и решительного бандита. Следовательно, существует угроза, что тот, узнав от возлюбленной о местонахождении сокровища, попытается завладеть им, вместе с шайкой себе подобных.
— Прекрасно, — живо откликнулась Леонора, — значит, надо сделать так, чтобы она не могла больше встречаться с этим бандитом… Я займусь этим, — добавила она с жестоким удовлетворением.
— Нет необходимости, — спокойно заметил Ришелье. — Я не привык делать дела наполовину. В настоящий момент девушка не представляет для нас никакой угрозы, поскольку находится в безопасном месте.
— Что вы говорите? — вскричала Леонора, ошеломленно привстав с кресла.
— Я говорю, мадам, — ответил Ришелье, несколько удивленный этим внезапным волнением, — что принял свои меры. Девушка помещена в надежное место, где уже не сможет встретиться со своим возлюбленным…
И, неправильно истолковав жест Леоноры, добавил со зловещей улыбкой:
— О, она жива, мадам, не волнуйтесь… Но это ничего не значит. Возможно, ей даже было бы лучше умереть.
— Подождите, подождите, — восклицала Леонора, приходя во все большее возбуждение, — вы говорите о девушке, которая жила на улице Арбр-Сек? О той, в которую влюбился король?
— Именно о ней, мадам, — сказал Ришелье, не постигая причин такой явной взволнованности.
— И вы утверждаете, что поместили ее в надежное место?
— Утверждаю, поскольку так оно и есть.
— Но ведь это невозможно!
— Мадам, — произнес Ришелье с уверенностью, поколебавшей сомнения Галигаи, — означенная девушка, мадемуазель Бертиль де Сожи, если называть ее подлинным именем, вчера ночью была отведена своим любовником — тем самым бандитом, о котором я вам говорил и которого зовут Жеан Храбрый, — была отведена, повторяю, во дворец герцога д'Андильи. В настоящий же момент она, по моему распоряжению, помещена в Монмартрский монастырь. Место это настолько безопасное и надежное, что я не сильно преувеличивал, говоря, что ее можно считать почти мертвой.
Слушая епископа, Леонора напряженно размышляла:
«Да, это похоже на правду. Да и зачем ему лгать? Он не знает и не может знать о похищении. Стало быть, Жеан явился на улицу Ра и вырвал из рук Кончини свою возлюбленную, а затем отвел ее к герцогу д'Андильи, другу или родственнику девушки. Ах, povero Concinetto!» [27]
Вслух же воскликнула:
— И вам удалось это сделать! Великолепно, изумительно! Вы сами не понимаете, какую неоценимую услугу оказали нам! Вы заслужили право на нашу признательность. Ришелье, любая ваша просьба будет исполнена! Говорите.
Ришелье пребывал в недоумении. Однако он чувствовал, что Леонора не притворяется и что отныне будет ему союзницей, на чье слово можно положиться. Он догадывался, что в этой услуге, будто бы
