— «Ах! Владыка мой, Артур, куда идти мне? Где спрячу я мой лоб, мои глаза?»
— Что случилось? — спросил Картер. — Ведь здесь не всегда было так.
Чант покачал головой.
— Все переменилось. Эта речка течёт издалека, с юга, она протекает по большой части Высокого Дома. Это приток Сказочной Реки под названием Плегатаниз. Но то была обычная речка, а не эта пародия, причуда художника. И что же это значит?
Картер обвёл взглядом линию берега.
— Это значит, что в борьбе Порядка с Хаосом Порядок одержал жуткую победу и начал заражать мир. Наверняка за этим стоят анархисты. Нужно проверить, далеко ли распространилась болезнь.
Чант пошёл влево вдоль берега. Он был так ровен, что идти было нетрудно, и вскоре путники приблизились к стенам лабиринта, где ручей стекал в водосток. И здесь царили симметрия и гармония, вот только у самого водостока о льдину, свалившуюся со стены и быстро таявшую, позвякивая, бились несколько стеклянных бутылок. Чант вынул льдину, и бутылки поплыли вниз по течению ручья. Все они были закрыты пробками, и внутри каждой лежала записка.
— Любопытно, — сказал Картер и выхватил из ручья первую бутылку. Он вынул из неё пробку, извлёк записку, пробежал глазами и дрогнувшим голосом проговорил: — Чант, мы должны вытащить все бутылки до одной.
Бутылки успели уплыть ниже по течению, но ручей тёк неспешно, и Картер с Чантом сумели собрать все пять бутылок.
— Что это за записки? — спросил Чант, когда извлёк из воды последнюю бутылку.
— Все они адресованы Даскину, — ответил Картер. — Писала их Лизбет. Она жива.
ЙОРМУНГАНД
Сара сидела у французского бюро в гостиной и читала разложенные записки — пять посланий отчаяния из далёкого прошлого. Она прочла их уже сто раз и оплакала тысячей слез. Лизбет на каждом письме ставила номер, и последнее было семнадцатым по счёту — вода погубила остальные послания. Но самое первое сохранилось, оно, как и все прочие, было адресовано Даскину и написано неумелым детским почерком:
Слова «с любовью» Лизбет окружила сердечками и пририсовала подле них собаку, лежащую лапами кверху. Рядом было написано:
К семнадцатому письму почерк стал более уверенным и мелким — скорее это был итог опыта, нежели обучения, но орфография и пунктуация были на удивление правильными:
Сара повернула голову к Картеру. Тот полулежал на кушетке с цветастой обивкой, стоявшей посреди стульев, столиков и этажерок с безделушками, оживлявшими большую гостиную. Левой рукой Картер рассеянно поглаживал темно-синий ковёр. Взгляд его был устремлён к барочному потолку, украшенному гипсовыми подвесками, фигурами атлантов и серафимов, цветочными оборками и бордюром в виде суровых ликов древних старцев, которые мудрыми, как у сов, глазами, наблюдали за всем, что происходило в гостиной. Не замечая, что жена смотрит на него, Картер восхищённо разглядывал потолок, очарованный красотой лепнины. Лицо у него сейчас казалось совсем мальчишеским — наверное, таким оно и было в те давние годы, когда он усаживался за бюро и играл с деревянными солдатиками. Видя Картера таким, Сара вновь ощутила, как любит его и как гордится им.
Но вот он взглянул на неё и печально улыбнулся. Сара ответила ему такой же улыбкой. В сердце их жило одно и то же чувство.
— Несмотря ни на что, я все время думаю об Иннмэн-Пике, — признался Картер. — Но нельзя с определённостью судить о том, что её похищение как-то связано с сокровищем.
— Нельзя и отрицать это. Теперь мы знаем, что к этому причастны анархисты. Бедная девочка! Но почему она так боится тебя?
— Не понимаю. Но у анархистов было целых шесть лет, и за это время они могли отравить её разум. Чего они ей наговорили про меня?
В это мгновение двери, ведущие в гостиную, открылись нараспашку, и появился Даскин, одетый цветисто, как какой-нибудь восточный принц — в штаны и рубаху из серой и зеленой кожи, в шапку из белого меха с рыжей оторочкой и жёлтые сапоги. Вся его одежда была скроена из шкур гнолингов. Рядом с ним, наряжённый примерно так же, стоял Грегори. Он был на четыре месяца старше Даскина, высокий, рыжеволосый, широкоплечий, с могучей грудью, ястребиным носом, раздвоенным подбородком, кустистыми бровями над глазами цвета лесного ореха и улыбкой короля. Он был кузеном Даскина по материнской линии — сыном брата леди Мэрмер. Они очень подружились во время учёбы в университете в Эйлириуме. Сейчас оба ухмылялись, как мальчишки, а в руках держали огромную шкуру гнолинга восемь футов длиной.
— Вернулись вожаки Башанских львов! — вскричал Грегори. И действительно, он был похож на огромного льва — вот только ярко-рыжего.
— Великие победители! — подхватил Даскин. Кузены довольно переглянулись.
— Трепещите, лорд и леди, — сказал Грегори. — Вот вам коврик к камину с ликом ангела.
Он тряхнул шкурой и продемонстрировал змееподобную голову зверя с шестью рядами зубов и раздвоенным языком.
— Низко падшего ангела, — уточнила Сара и сморщила нос. — Я же просила вас больше не приносить шкур. Я пугаюсь, когда за каждым углом натыкаюсь на зубастые морды.
— Но, Сара, Дункан сказал, что этот самый здоровенный, какого он видел за всю жизнь, — обиженно проговорил Даскин. — Можно оставить шкуру, а? По-моему, она отлично будет смотреться в верхнем холле.
— Чтобы все, кто поднимется по лестнице, видели эти жуткие глаза? Вот так в один прекрасный вечер я отправлюсь в спальню и по пути умру от страха.
— Тогда мы из тебя сделаем чучело и поставим рядом с этим красавцем, — пошутил Грегори.
— Мы его развернём головой к моей комнате, — предложил Даскин. — Тебе будет видна только спина.
Сара замахала руками в знак того, что сдаётся.
— Делай что хочешь. Ты здесь раньше меня живёшь.
Бравые охотники положили шкуру на пол, Картер встал и обнял брата, а Грегори низко поклонился и поцеловал руку Сары.
— Миледи, вы прекрасны, как всегда.
— А вы оба похожи на петухов, — сказала Сара с усмешкой. — Или на попугаев.
Грегори ей нравился, но она любила время от времени ставить его на место. Он был красив, и красота давала ему уверенность, которая влекла к нему женщин, однако эта уверенность порой граничила с дерзостью, и Грегори расточал своё неотразимое обаяние при встрече с любой дамой.
