— Никто и не утверждает обратного, — сказал Дин. — Хотя, помнится, ты в свое время потребовал устроить публичное чтение романа, чтобы подтвердить свое право автора. До сих пор не понимаю зачем.
— Тебе достаточно осознать, что авторские права принадлежат мне, — огрызнулся Стокер и тут же гневно обратился к Квинси: — Простите, молодой человек, театру «Лицей» в данное время стажеры не требуются. Спасибо, что пришли.
— Но мистер Стокер…
Стокер двинулся к выходу. Дин удержал его за руку и прошептал:
— Брэм, мы отстаем от графика. Сейчас любая помощь очень кстати. Бюджет превышен, а персонала не хватает. Кроме того, сегодня мы лишились ведущего актера.
Квинси вдруг вскочил на ноги: его озарила блестящая мысль.
— Возможно, я знаю средство, которое позволит разрешить ваше затруднительное положение. — Оба мужчины обернулись. Вот он, шанс! — Что, если я приведу к вам величайшего актера современности? Человека, о котором критика пишет: «Когда он играет шекспировских героев, зритель готов поверить, что на самом деле роль им прожита — что ему приходилось утопать по колено в крови и сражаться в битвах».
— Вы говорите о Басарабе, — проронил Дин.
— Он мой друг. И я уверен: его имя на афишах обеспечит вам более высокие сборы, так что даже если вы и понесете дополнительные расходы, то они окупятся.
Дин в задумчивости поднял брови, размышляя над предложением, однако Стокер стукнул тростью по полу.
— Звездой пьесы уже стал Джон Бэрримор. И Бэрримор вернется! — Он зашагал прочь, ворча себе под нос: — У кинематографа все равно никакого будущего…
Когда Стокер уже не мог их услышать, Дин заговорил:
— Мистер Стокер запамятовал одну мелочь: мистеру Бэрримору понадобится не менее трех недель, чтобы добраться до Калифорнии. Даже если он осознает, что совершил ужасную ошибку, и возвратится к нам на коленях, мы к тому времени успеем разориться.
— Ну а Басараб сейчас в Париже — на дорогу уйдет не больше суток. Для меня ваш выбор очевиден.
Дин в упор посмотрел на Квинси; на несколько мгновений юноше стало не по себе.
— Вы человек слова, мистер Харкер? Вам можно доверять?
— Да, мистер Дин, разумеется.
— Хорошо. Тогда давайте вместе пообедаем. Полагаю, нам многое теперь нужно обсудить.
Глава XIII
«Дракула» был для Брэма Стокера последней возможностью утвердиться наконец в роли писателя, осуществить заветную мечту, сохранить за собой театр. Теперь, когда его единственный сын вырос и покинул лоно семьи, Стокера ничто не тянуло домой. Даже общество прекрасной жены ему опостылело; любовь больше не навещала их супружеское ложе. «Лицей» оставался настоящим домом Стокера уже несколько десятилетий и людям наподобие Гамильтона Дина достанется только через его труп.
Стокер, прихрамывая, ковылял по сцене. Сколько спектаклей, сколько воспоминаний связано с этим залом — и сколь же многое успело измениться! Не осталось и следа от великолепного купола, в партер втиснули два дополнительных ряда кресел… Ему крайне претило, что Дин превращает милый его сердцу классический театр в какое-то дешевое варьете. Хотя новая индустриальная эпоха не вызывала у Стокера отторжения, театр он считал неприкосновенной святыней. Дерзнул бы кто-нибудь реконструировать великие готические соборы Венеции? Стокер усмехнулся: Дин, наверное, и отважился бы. Одержимый новейшими достижениями техники, он заполонил ими весь театр — в частности, установил беспроволочный аппарат Маркони, якобы с тем, чтобы избавить актеров от необходимости бегать на телеграф. Или вот новый софит конструкции Эдисона. Дин даже обратился к Берти Крю, знаменитому проектировщику театров, с просьбой усовершенствовать интерьер «Лицея» «для достижения лучшей акустики». Однако хотя Стокер и ненавидел страсть Дина ко всему «новому и современному», он понимал, что умением по достоинству оценивать передовые идеи его молодой компаньон обязан этой же самой страсти. Дин чувствовал потенциал в романе Стокера. Он видел, что к жанру ужасов, когда-то прозябавшему в колодках бульварной литературы, наконец-то проснулся интерес в обществе. Пьеса по «Дракуле», учитывая успех сценических версий «Франкенштейна» и «Доктора Джекила и мистера Хайда», могла обеспечить своим создателям даже небольшое состояние. У Стокера был театр, у Дина деньги — идеальная комбинация. Однако Стокер, давно уже подвизавшийся в индустрии развлечений, крепко уяснил золотое правило: условия ставит тот, кто платит. Сегодня Дин не пожелал его слушать. Ну а должен ли? Если Стокер так хорошо во всем разбирается, то почему его театр несет убытки?
Брэм всегда мечтал стать писателем. В колледже — из уважения к родителям и себе самому — он выбрал юридический факультет, однако сочинительства не забросил. Он надеялся, что преподаватели отметят его одаренность; тогда ему нетрудно будет добиться родительского позволения на смену профессии. Увы, этим планам не суждено было осуществиться, поскольку Стокера затмил его талантливый друг и сокурсник Оскар Уайльд. Их соперничество коснулось даже сердечных дел. Брэм был влюблен во Флоренс Бэлкомб — женщину, прекраснее которой не знал. Но только Уайльду с его стихотворной любовной мишурой удалось ее пленить.
По всей видимости, Флоренс заподозрила, что Оскар предпочитает общество молодых людей, поскольку в конце концов их отношения приказали долго жить, и она согласилась стать женой Брэма. Однако со временем Стокер пришел к мысли, что ее выбор был продиктован не столько любовью, сколько его устойчивым материальным положением. Он по крайней мере уже работал клерком в юридической конторе — а Флоренс не хотела нищенской жизни с праздным художником. Ей не терпелось влиться в высшее общество Лондона.
Стокер лишь покачал головой. Хотя Уайльд проиграл ему на любовном фронте, Брэм по-прежнему завидовал его творческой репутации. Чтобы не сойти с ума, он старался не терять связи с литературным миром — не требуя гонорара, вел колонку театральной критики в «Даблин мейл». И вот однажды, после выхода его блестящей рецензии на «Гамлета» с Генри Ирвингом в главной роли, великий шекспировский актер ввел Стокера в круг своих великосветских лондонских друзей.
Вскоре Брэм ушел со службы в конторе, чтобы стать импресарио и одновременно деловым компаньоном Ирвинга. Для него это был подарок судьбы: в соседстве с чужой славой воплощались, пусть даже косвенно, и его собственные мечты. Флоренс пророчила Брэму очередной неуспех, но когда деньги повалили валом, заметно переменилась во мнении. Теперь Стокеры водили знакомство со знаменитостями — в числе прочих с художником Джеймсом Мак-Нейлом Уистлером, поэтом Фрэнсисом Физерстоуном и сэром
