визитера. Мне стало радостно на душе.
В сладостной эйфории, с трубкой в руках меня застал папа.
– Кто звонил? – спросил он, зевая.
– Это мне звонили.
Я положила трубку и хотела сбежать на кухню.
– Такое ощущение, что она здесь, – сказал папа тихо.
– Она, наверное, в ванной.
– Кто?
– Голубева!
– Я не про Марину. Я про Майю.
– Я ж тебе говорила, папа.
Иван Павлович озирался по сторонам, словно маленький мальчик, боящийся ночных чудовищ. Меня забавляли его страхи.
– Может, тебе еще водки выпить? – спросила я весело.
– Лучше снотворное. Спать не могу.
– Снотворного нет. Мама все выпила.
Что-то хрустнуло в коридоре. Папа вздрогнул и замер. Мы смотрели в темноту коридора, но мама не появилась. Отец облегченно вздохнул и прошел к дивану. Я осталась стоять у выхода из зала.
– Ну, давай поговорим. Как у тебя дела на работе? – произнес Иван Павлович, тараща глаза мимо меня в коридор.
– Работаю, – произнесла я, беззаботно пожав плечами.
– Где?
– Все там же.
– Все считаете?
– Считаем.
– Нравится?
– Нет.
– А зачем тогда?
– Из-за денег.
Отец продолжал задавать вопросы, вглядываясь в темноту коридора. Казалось, он сам не понимает, что говорит. Мне так хотелось громко крикнуть, как в американских мультфильмах: «БУ!», чтобы он подпрыгнул до потолка. Но я пощадила его потасканную сердечную мышцу. Он задал еще несколько дежурных вопросов о моей работе, после чего замычал какую-то песню. Я развернулась, чтобы скрыться в кухне и оставить старого меломана наедине со своим репертуаром в зале, но его неожиданная реплика заставила меня задержаться:
– Ты знаешь, Максим очень приятный человек.
Слова сии были сказаны вдумчиво, с каким-то особенным смыслом. Я смотрела на покореженного жизнью отца и хотела понять, что вкладывает он в восхищение моим немолодым любовником. Что-то липкое было между строк, я почувствовала, что предстоит неприятный диалог.
– Может, вы с Максом подружитесь? – произнесла я с вызовом.
– Думаю, что подружимся. – Папа продолжал завывать мотив какой-то знакомой песни.
– И будем встречаться семьями: ты с Маришей и я с Максом!
Я готовилась к очередному семейному скандалу. Тема Голубевой была слишком животрепещущей. Странный хруст повторился, но на этот раз намного громче. Я вздрогнула и в два прыжка вскочила на скрипучий диван, оказавшись рядом с папой. Вытаращив глаза в коридорную бездну, я пыталась разглядеть призрак Майи.
– Это мама, – прошептала я с уверенностью и почувствовала холодок внутри.
Мое волнение, видимо, передалось и родителю. Иван Павлович визгливо вскрикнул «Я сойду с ума!» и с видом супермена смело встал с дивана.
– Пойду посмотрю, – произнес папа глухим голосом, замешкавшись у выхода из гостиной.
– Не надо, – выдохнула я, услышав очередные потусторонние звуки.
Несмотря на мой протест, папа ринулся в коридор, и бездна прихожки поглотила его. Время замерло. Я прислушивалась. Иван Павлович шаркал тапками по коридору. Я услышала его ворчание: свет никак не включался. Мне мерещились уродливые лица, искаженные жуткими усмешками. Они дразнили меня, раскрывая страшные пасти… Наконец коридор заморгал и избавил от страшных видений. Да здравствует электричество! Замок в двери недовольно закряхтел… Затем я услышала голоса.
– Это к тебе, – сказал папа с облегчением, вернувшись в гостиную.
Лоб его покрылся испариной, видимо, путешествие через темный коридор далось ему нелегко. Я предположила, что это Максим.
– Нет. Это Эдуард, – сказал папа, вытирая тыльной частью ладони пот со лба. – По крайней мере, он промычал, что его так зовут.
– Да, действительно! Я его жду! Почему не заходит?
– Он не может зайти. Он лежит возле двери пьяный в хлам. Пойдем, поможешь затащить его.
– Как же он добрался? Он ведь за рулем! – спохватилась я и побежала к властителю моих дум.
Эдик полулежал возле нашей входной двери. Лицо его было искажено уродливой гримасой. На куртке блестели остатки непереварившейся пищи. Я с трудом узнавала в пьяном чудовище моего прекрасного принца из осеннего парка. Но, как ни странно, он не был мне противен. Наоборот, я смотрела на его беспомощность с умилением.
– Надо внести его в дом, – выдохнул папа, увидев мое замешательство.
Мы подхватили невменяемого Эдика и поволокли его в гостиную.
– Я сам могу идти, – рявкнул невнятно невменяемый герой.
– Конечно, – отозвался папа, кряхтя от усилий.
Старенький диван недовольно скрипнул, ощутив тяжесть тела моего возлюбленного. Эдуард вращал глазами, не осознавая, где находится.
– Как же ты доехал? С ума сошел? – беспокоилась я.
– Нормально доехал… Я ас!
– Обувь надо снять, – спокойно сказал папа, уставившись на комки грязи, прилипшие к ботинкам ночного визитера.
Я принялась бережно снимать ботинки с моего любимого, не внимая его протестам.
– Зачем? Что ты делаешь? Мне щекотно! Не надо! – отмахивался Эдик.
– Надо снять обувь. Не принято в чужих гостиных сидеть в уличной обуви.
Я ощущала себя матерью. Строгой и заботливой. Ботинки словно приросли к ноге моего принца, я с усилием вновь и вновь пыталась высвободить ногу Эдуарда.
– Я пойду. Ты справишься? – устало произнес отец.
– Конечно, справлюсь. Иди, папа, спокойной ночи, – ответила я с улыбкой.
Иван Павлович потоптался на месте еще несколько секунд, видимо не желая оставлять меня наедине с малоадекватным мужчиной.
– Извините, – промямлил Эдик.
– Бывает, – зевая, вымолвил отец и ушел спать.
– Прости. Перед папой твоим неудобно.
– Неудобно дубленку в трусы заправлять! – отшутилась я, и, сдернув ботинок с его ноги, повалилась на пол.
Причиной того, что обувь не поддавалась, стало отсутствие носков на ногах Эдика.
– Ты почему босиком? Где твои носки?! – возмущенно воскликнула я.
– Потерял.
– Как потерял?
– Не знаю. Их же нет, значит потерял.
Продолжать диалог с босоногим мальчуганом на тему отсутствия детали гардероба смысла не было. Я перевела тему разговора:
