будто у меня раздвоение личности. Я заверила доктора, что в своей оболочке существую в одиночестве, но, судя по лукавому блеску в его прищуренных глазах, он мне не поверил. Мы поговорили о моем детстве. Мне не хотелось вдаваться в подробности моих трагедий, и я ограничилась несколькими фразами. Врач подвел итог беседы: я ему ви дел ась а дек ват ной, но немног о з атеря вшейся в г ран я х меж д у сном и реальностью. Слава Богу, он не обвинил меня в сумасшествии. Мне стало спокойней от осознания, что я просто запутавшийся человек.
В клинике мне было достаточно комфортно: приятный улыбчивый персонал; еда, как во всех госучреждениях, – безвкусная, но будто бы полезная. Первое время я много спала. Думаю, от таблеток. Мне снились цветные, красивые сны, которые мы обсуждали с Павлом Ивановичем.
– В твоих снах нет тревоги? Угрозы? – спрашивал он серьезно.
– Нет. Я улыбаюсь. Много улыбаюсь. И часто вижу себя ребенком.
– Ребенком в семье?
– Да. Ря дом папа и мама. Мы в моих сна х много времен и провод им на море.
– Ты купаешься?
– Я плохо плаваю. Видимо, во сне страх воды передается. Я опасаюсь заходить в воду.
Через несколько дней мне приснился прекрасный сон: я плыла размеренно и спокойно, не боясь утонуть. О своем морском подвиге я решила рассказать доктору. Я увидела его в коридоре.
– Это очень хорошо, А лена. Замечательно, что страхи уходят и ты ощущаешь свободу в своих снах, – улыбался Павел Иванович.
– Когда ко мне будут пускать посетителей? – спросила я еле слышно.
Доктор на несколько секунд опустил глаза и сказал очень осторожно:
– Я говорил твоему папе еще две недели назад, что тебя можно навещать. Да, иногда звонит мужчина, представляется твоим работодателем… Он просто спрашивает, как твое состояние и все!
– Да, это Макс. Он мой любовник, – задумчиво произнесла я, но, увидев вопрос в глазах доктора, быстро добавила: – Бывший… любовник. Мы встречались до… моего срыва. Но в наших отношениях точка. Мы больше никогда не увидимся. Я так думаю. Я уверена.
Врач пообещал еще раз позвонить моему отцу и быстро зашагал прочь по коридору.
Я открыла глаза, возле моей кровати стоял старичок. Я испугалась, не сразу узнав в ссутулившемся человеке собственного отца.
– Папа? – Я хотела убедиться, что это он.
– Привет дочь. – Голос был родной, отеческий.
– Ты… какой-то другой… Почему тебя так давно не было?
– Я… приболел. Реш и л под держат ь т ебя и т оже за лег в бол ьн и ц у. – Отец засмеялся, но тут же лицо его исказилось от боли.
– Как Марина?
– Марина? Не знаю, – устало выдохнул папа. – Наверное, хорошо. Я уверен, что у нее все хорошо. Прости меня, Аленка.
Папа вернулся. Я радовалась. Он оставил фальшивую Голубеву и выбрал меня! Я победила. Теперь смело можно было выздоравливать и возвращаться домой!
Голоса в моей голове замолчали. Видения еще терзали мое сознание, но я смирилась с этими параллелями. Я относилась к ним как к части моей жизни, как ко сну! Я переговорила с моим врачом.
Он поздравил меня:
– Я всегда говорил, что спасение утопающего – дело рук самого утопающего. Выглядишь хорошо! И глазки ясные. Думаю, некоторые лекарства мы можем уже и отменить. Но домой пока не отпущу!
– Как скажете, Павел Иванович. Я вам доверяю.
Мне удалось уговорить доктора разрешить писать. Видимо процесс выздоровления открыл во мне творческий поток. В моей голове рож да лись сти хотворн ые строк и. Павел Иванови ч постави л условие, что все свои записи я буду показывать медсестрам. Я согласилась. Мне выдали карандаш и блокнот. Стихи о весне, о любви, о нежности… о маме… Я творила и читала медсестрам. Они улыбались и благодарно кивали и даже аплодировали. Я так была увлечена своим творчеством, что практически не смотрела на моих зрительниц. Я смущалась и радовалась овациям. Но однажды, читая очередное сочиненное мною стихосложение, я увидела, как две мои зрительницы перешептывались. А потом как ни в чем не бывало аплодировали. Я больше не смущалась, поэтому внимательно следила за ними во время чтения своих творческих изысков. Проскальзывало в их взгляде что-то неправдивое. Я реш и ла ус т рои т ь и м п роверк у. На п исав сов ершен но нелеп ые ст и х и, я по уже сложившейся традиции вышла в коридор и объявила медработницам, что закончила новое произведенье. Три кулемы в белых халатах послушно сели на кушетку и с улыбкой смотрели на меня в ожидании моей декламации. Я изысканно поклонилась. Они радушно похлопали в ладоши.
Я прочитала:
Они несколько секунд молча смотрели на меня, а потом одна из них благодарно закивала, как дрессированный слоник, и радостно произнесла:
– Молодец, Аленушка! Замечательные стихи! Меня охватила дрожь от злобы.
– Лицемерки несчастные, – процедила я сквозь зубы и поспешно удалилась в свою палату.
Возм у щен ие т ерз а ло мой ра зу м: я в ери ла э т и м к у ри ца м, кот орые, слащаво скалясь, слушали мои творения и каждый раз хвалили меня, заставляя верить в свой талант. Им было наплевать! Как это знакомо! Я захлебывалась в водовороте болезненных ощущений.
А однажды ночью я проснулась от странного беспокойства. Истошно кричала женщина. До самого утра я слушала ее вопли, а потом все стихло. Одна из сестер объяснила мне, что в отделении есть палата пограничного состояния. Женщина кричала от боли, а на рассвете умерла в страшных муках.
– Здесь умирают люди! – обеспокоенно произнесла я, глядя на доктора.
Я сидела у него в кабинете. Мы должны были обсудить день моей выписки. Я с нетерпением ждала этого момента, как выпускного в ненавистной школе. Я устала от клиники. Мне хотелось домой. Швыркать горячим чаем на кухне, болтая с папой, есть малиновое варенье и скрипеть старым диваном в гостиной, в общем – продолжать жить. Павел Иванович был хмур. Похоже, он не разделял моей радости.
– Да, так бывает… Люди умирают везде… Алена, я должен тебе кое-что сообщить: твой папа… Он умер.
– Как умер? – растерялась я.
– Ничего не знаю. Нам позвонили и сообщили. Я вынужден сказать, хотя опасаюсь за твое душевное состояние. Думаю, пока выписку придется отложить. Если хочешь – поставим тебе укольчик – успокоительное.
– Нет, – твердо решила я, – Я должна это пережить без лекарств.
– Но если появятся голоса…
– Я вам сразу скажу, Павел Иванович.
Я медленно шла по коридору, волоча ноги. Путь в палату казался бесконечным. Слезы катились маленькими струйкам, обжигая лицо. Я так давно не плакала. Мне захотелось прижаться к папе крепко- крепко, как в детстве. Лежа на кровати, я перебирала самые счастливые моменты, связанные с моим добрым и чутким, но глубоко несчастным папочкой. Прорыдав всю ночь, я заснула под утро.
Меня разбудила медсестра. Похоже, уже был день. Немолодая одутловатая женщина улыбалась с такой нежностью, будто я ее родная дочь. Она поставила поднос рядом со мной на тумбочку. Пахло непривычно вкусно. На тарелке был кусок жареного мяса и картофель фри.
– И тут еще свежевыжатый апельсиновый сок, – говорила нараспев тетечка, шевеля своими пухлыми губками.
– Что это? – растерянно спросила я, глядя на поднос.
– Павел Иванович сказал, что тебе надо кушать, чтобы ты не болела!
В моей голове было два вопроса: почему эта женщина говорит так, будто ведет передачу «Спокойной ночи, малыши» для детей-дебилов, и с чего вдруг меня начали кормить ресторанной едой?
