Грянула музыка. Вылетели на зеркальную цветность паркета первые пары.
И как будто помолодевший, действительно сбросивший все заботы Мэр величаво повел оторопевшего Клауса — к группе фрейлин, немедленно опустившихся в реверансе:
— Вам, мой юный герой, теперь нужны отдых и наслаждения. Вы даже представить себе не можете, как я вам благодарен…
А одна из склонившихся фрейлин внезапно выпрямилась и сказала:
— Я готова всем сердцем приветствовать спасителя нашего города…
Это была Мальвина.
Клаус почему-то нисколько не удивился и уже в следующую секунду, придерживая ее за талию и одновременно отведя левую руку — ладонь в ладонь, как изображалось на старых гравюрах, с удивившим его самого изяществом заскользил по зеркальной, как озеро, глади паркета.
Танцевать он совсем не умел, но старинная, с переборами клавесина, прекрасная музыка выразительностью своей, будто добрый учитель, подсказывала фигуры движений, получалось как будто само собой, думать здесь ни о чем было не нужно, и он просто следовал музыкальным изгибам, то поднявшись на цыпочки и пропуская перед собой медленно кружащуюся Мальвину, то, напротив, присев и разводя кисти рук в церемонном поклоне, а то и вовсе, словно паяц, подпрыгивая, и затем с глупой ужимкой делая три шага назад.
Со стороны это, наверное, выглядело довольно забавно, но поскольку по всему огромному залу целая сотня, а, может быть, и больше танцующих пар точно также подпрыгивала и низко кланялась, то, наверное, он среди этих фигур нисколько не выделялся.
Можно было поэтому не волноваться — полностью отдаваясь музыке.
Клаус, в общем-то, так и делал.
Его беспокоило только то обстоятельство, что он нигде не видит Елены. Она должна была находиться здесь, он какимто внутренним неустройством чувствовал ее тревожащее присутствие, но сколько ни вглядывался в разноцветную кружащуюся толпу, не мог выделить внешности, казалось бы, знакомой ему до мельчайших подробностей.
Где-то она тут совсем затерялась.
Его это действительно беспокоило.
И еще его беспокоило то, что среди церемонно передвигающегося менуэта вдруг то слева, то справа, будто прорывающиеся из-под земли языки пожара, неожиданно вспыхивали красные матерчатые колпаки. Было их, вероятно, не слишком много, но они почему-то все время оказывались в поле зрения, и поэтому, натыкаясь взглядом на вызывающую неуместность багровых тканей, Клаус ощущал некоторую стесненность в груди, некоторый тревожащий холодок, некоторую неуверенность, свидетельствующую об опасности.
Он не знал, в чем именно заключается эта опасность, но он ее ясно чувствовал, и к концу менуэта даже начал непроизвольно оглядываться, сбиваясь с ритма.
Он, наверное, постарался бы отойти куда-нибудь в сторону, но Мальвина счастливо и одобрительно улыбалась, удерживая его, ямочки на ее пухлых щеках подчеркивали безмятежность, а когда музыка плеском своим отнесла их к дверям, за которыми начиналась длиннейшая парадная анфилада, идущая к главному выходу, и когда пары танцующих заслонили их от Мэра и от принца Фелиды, как две куклы, беседующих у сиреневого кристалла, то она, вдруг прижавшись настолько тесно, что Клауса бросило в краску, прошептала, по-видимому, ни на кого не обращая внимания:
— У меня здесь есть нечто вроде квартиры. Если хочешь, то мы можем незаметно исчезнуть. Карты теперь открыты, ближайшее будущее определилось, я надеюсь, что принц не забудет о том, кто помог ему обойтись без сражения…
Грудь ее в низком распахнутом вырезе бурно вздымалась, а в уложенных лаковых волосах посверкивала диадема.
Ногти, покрытые маникюром, поскребли по плечу.
— Ты слышишь?..
— Слышу, — напряженно следя за багровыми колпаками, ответил Клаус.
— Ну так, что мы решим?
— Пожалуй…
— Тогда подожди меня здесь, я буду через минуту…
Музыка увлекла ее в одно из боковых помещений.
И в ту же секунду Клауса цепко взяли за локоть, и довольно сурового вида, длинноволосый, закутанный в плащ человек с темным резким лицом, по-видимому задубевшим от ветра, непреклонно сказал — обдавая его сложным запахом леса и парфюмерии:
— Сир, на вас готовится покушение! Я бы рекомендовал вам выбираться отсюда…
Он, по-видимому, старался не выделяться из общего фона, но фигура его приходила в явный контраст с толпой расфранченных придворных.
Было в ней нечто исключительно чужеродное.
Нечто выказывающее отвагу и внутреннюю энергию.
— Сир, не медлите!..
Клаус вдруг, как будто прозрев, заметил, что матерчатых колпаков в этой части огромного зала стало значительно больше.
И они по-немногу смыкались, образуя кольцо.
И, наверное, длинноволосый обветренный человек тоже это заметил.
— Спасайтесь, сир!..
Откуда-то из-за обшлагов камзола он вдруг выхватил длинный, расширенный на конце кинжал с чешуйкой эфеса и, присев так, что тело его растопырилось, закрывая отступившего Клауса, напряженно повел этим расширенным лезвием из стороны в сторону.
Окружающие придворные дико шарахнулись, взвизгнула какая-то женщина, а в образовавшееся пустое пространство, просочившись сквозь давку, вылезли пять или шесть котов в матерчатых колпаках и, аналогичным образом растопырившись и присев, также выставили перед собой длинные расширенные кинжалы.
А один из них, наверное предводитель, сказал — мяукающим кошачьим голосом:
— Бросьте оружие, Марочник. Тогда мы разрешим вам уйти!..
— А его величество? — хрипло спросил человек в плаще.
— Мышиный король останется.
— Тогда остаюсь и я!
— Как хотите, Марочник, мы вас предупредили…
И глаза предводителя, казалось, выбросили — желтый огонь.
Впрочем, он тут же захрипел, изгибаясь всем телом, потому что в ямке между ключиц у него уже торчала витая перламутровая рукоятка.
И такая же рукоятка, наверное, от второго кинжала, торчала из живота.
Клаус даже не успел проследить, когда лезвие, перевернувшись, мелькнуло в воздухе.
— Бегите, сир!..
Марочник уже порхал, словно черная бабочка, непрерывно меняя позицию и отмахиваясь от надвигающихся котов молнией быстрой шпаги.
Плащ его развевался, как крылья.
— Сир, не теряйте времени!..
Коты приближались.
Клаус повернулся и побежал по бесконечной, блистающей великолепием анфиладе, разукрашенной гобеленами и дремлющими рядами картин: ноги его почему-то совсем не касались пола, он как будто бесшумно и медленно плыл по воздуху, раздавались вокруг испуганные голоса, люди с искаженными лицами поспешно освобождали дорогу. Вдруг откуда-то появился Директор в оливковом элегантном мундире и, приветственно разводя руки, спросил:
— А чему все-таки равен котангенс прямоугольного треугольника?..
Морда у него была синеватая, словно у мертвеца, а зрачки, будто ходики, сновали вправо и влево.
