Один триллион долларов

но не расслышать его было нельзя. – Насколько ваша программа надежна, профессор?

– Помимо основ, заложенных еще Форстером, Медоузом и так далее, наша модель опирается на работы Акиры Ониси, который сейчас разрабатывает FUGI Global Model. FUGI – это сокращение от Futures of Global Interdependence, упомянутый уже в названии признак будущего означает взаимодействие всего, что происходит. Это динамичная кибернетическая модель, отдельные части которой были разработаны выдающимися специалистами и которую мы откалибровали по историческим датам. Это значит, наши симуляции стартуют в 1900 году и должны выдать нам даты, которые согласуются с реально наблюдаемыми процессами до сегодняшнего дня. Если это достигнуто, мы исходим из того, что системные взаимозависимости установлены правильно, и поэтому пересчет в будущее является корректным.

Маккейн сцепил ладони:

– А эта модель, FUGI, выдает такие же результаты, что и ваша?

– Нет. Профессор Ониси работает для ООН; он сосредоточен на прогнозах будущих миграций и потоков беженцев. – Коллинз трогал пальцами пленку, которая все еще лежала в проекторе. – Помимо того, в некоторых существенных пунктах мы приходим к другим выводам, чем он. В противном случае мы бы просто взяли его модель в готовом виде.

– Понятно. – Маккейн отодвинул свое кресло назад. Послышался скребущий звук, напомнивший Джону о похоронах его деда: когда могильщики накрыли гроб крышкой и стали ее привинчивать, был такой же звук.

Никто ничего не сказал. Тишина, казалось, сплавилась с тьмой. Становилось все холоднее – или это ему только чудилось?

– Было бы неплохо, – нервно нарушил молчание профессор Коллинз, – принять решение о том, что делать дальше. Публиковать ли результаты этого исследования…

– Нет, – тотчас ответил Маккейн. Он шумно набрал воздуха и вцепился в подлокотники кресла. – И без того опубликовано достаточно мрачных прогнозов. Это ничего не дает. Никто не хочет этого знать. Я, кстати, тоже. – Он вскочил из кресла, чуть не лопаясь от энергии. – Я хочу знать только, как мы сможем воспрепятствовать этому. Вот в чем эта модель может быть для нас полезной. Завтра вы еще в Лондоне?

– Да, – кивнул профессор Коллинз.

– Хорошо. Соберемся завтра рано утром. Принесите с собой этот толстый том, описание системы. Мы определим в ней все элементы, на которые мы можем повлиять через Fontanelli Enterprises, а также, насколько велико это влияние может быть. – Он шагал сквозь темноту взад и вперед. – Вы проведете прогоны моделирования для всех комбинаций. До тех пор, пока мы не будем знать точно, какая стратегия поможет избежать катастрофы.

Профессор Коллинз шумно вздохнул:

– Надеюсь, вам понятно, сколько это будет прогонов? Перестановок такого рода набегает многие миллионы…

Маккейн остановился:

– Ну и что? Вы получите столько компьютеров и с такими скоростями, какие вам понадобятся. Я куплю вам Deep Blue, если вы с ним справитесь. Он просчитывал миллиарды всевозможных сочетаний. И выиграл! – Его глаза сверкнули. – Точно так же сделаем и мы.

* * *

Поезд ехал по мосту через Эльбу, перед окнами мелькали опоры. Отсюда был виден порт. Подъемные краны походили на стадо невиданных животных, пришедших на водопой к сверкающей реке. Гамбург, да почему нет? Урсула Фален дохнула на стекло и смотрела, как запотевшее место быстро истаивает. Раз уж она решила уехать из Лейпцига. Раз уж она ищет работу.

Для чего она приехала сюда? Что, она действительно хотела заниматься пиаром для торгового концерна? Нет. Правда состояла в том, что она искала выход.

Оглядываясь назад, теперь можно сказать, что то была ошибка – пытаться избежать неизбежного. Магазин электротоваров, который ее отец открыл сразу после объединения Германии, был его гордостью. Все шло хорошо, да. Но недостаточно хорошо. Наверное, ей следовало настоять на том, чтобы магазин переехал в другое, более дешевое помещение, еще до того, как она начала собственными деньгами затыкать дыры, которые открывались то там, то сям, и подписывать поручительства, за которые ей придется расплачиваться годами. Но… Не помогла никакая экспансия, ни новые сотрудники, ни реклама в трамвае. В конце концов ее отец все-таки закрыл дело, и еще хорошо, что смог устроиться на работу у одного из своих бывших клиентов.

Вот такой был расклад после двух лет тяжелой работы: все ее деньги кончились, долгов было выше крыши, а вместо докторантуры ей пришлось ограничиться магистерским дипломом, причем с такими оценками, что ее диплом едва стоил той бумаги, на которой был напечатан.

Но больше всего ее злило то, что родительский магазин доконали ужасные траты по уходу за дедом. И почему эти старые нацисты такие живучие? Восемьдесят восемь лет, а дед все еще крепкий, как кожа, и твердый, как крупповская сталь. Гитлеровское отребье! Он собирал вокруг себя старых маразматиков и натравливал их на руководство дома престарелых, тиранил санитаров-иммигрантов расистскими высказываниями, а то, что некоторые из них отказывались иметь с ним дело, наполняло его злорадством. Расплачиваться за все приходилось ее родителям. После объединения Германии дела с ним стали даже хуже. Во времена ГДР он хотя бы время от времени сидел в тюрьме.

– Вам надо было вовремя меня отравить, – ответил он на ее упрек, что он в очередной раз разрушил мечту ее жизни.

Урсула Фален не верила в Бога, но иногда ей в голову закрадывалось подозрение, что он все-таки есть, но не торопится призвать деда к себе, потому что тоже не хочет иметь с ним дела.

Ее окружил громадный вокзал, настолько схожий с Центральным вокзалом Лейпцига, что на мгновение ее охватил ужас, не вернулась ли она назад. Она влилась в поток других пассажиров и попыталась думать о предстоящем собеседовании, но перед глазами так и видела своих родителей. Старые и усталые люди, для которых она была единственным светом в окне. Ей больно было оставлять их в Лейпциге одних.

Она рассеянно изучала план подземки, отыскивая нужную линию. Кажется, в Гамбурге не так много изменилось с тех пор, как она была здесь в последний раз. Два года тому назад, совершенно точно. Тогдашнее ее посещение было урожайным, но все запросы, которые после этого приходили, она отклоняла – сама не зная почему.

Три часа спустя все было позади. Ей сказали, что позвонят ей, но таким тоном, который она уже научилась истолковывать правильно. Она вышла на улицу через большую стеклянную дверь-вертушку, остановилась, закрыла глаза и выдохнула, как будто все это время сдерживала дыхание. Она испытала облегчение. У нее оставалось целых полдня до отхода поезда.

– Едете в Гамбург? Непременно загляните там в Paraplui Bleue, – вспомнилось ей. – Это бистро рядом с Гусиным рынком. Его реклама – синий зонтик, его не проглядишь.

– И что же в нем такого особенного?

– Сами увидите, – сказал ей тот журналист, в прошлом репортер «Штерна», а теперь более крупный зверь в Leipziger.

Она действительно быстро нашла это бистро. Сбоку от людных пассажей Гусиного рынка балансировала безликая кукла, подняв вверх синий зонтик, который то раскрывался, то складывался. Она вошла, огляделась. Пахло поджаренным хлебом и ветчиной, и она вдруг почувствовала, что проголодалась. Села на один из табуретов у стойки.

Мужчина за стойкой поставил на поднос две кружки пива, а потом повернулся к ней. Урсула выронила меню.

Это был Вилфрид ван Делфт.

– Что вы здесь делаете? – огорошенно спросила она.

Ван Делфт, казалось, был удивлен не меньше ее. Он поднял полотенце и криво улыбнулся:

– Работаю.

Она невольно оглянулась, ища полки, забитые рукописями, журналами и книгами, искала детские рисунки на стене, а видела только зонтики всех цветов и форм, стойки для зонтиков и в рамках –