фотографии дождя в городе.
– Но…
Взгляд ван Делфта скользнул мимо нее. В его подбородке мигом появилось что-то стальное.
– Я сам собирался позвонить вам и поведать, что меня вышвырнули, – сказал он.
29
В два часа бистро заметно опустело, и у ван Делфта появилось время подсесть к ней за столик.
– Этот ресторан принадлежит моему брату и его жене. Удивительно доходное дело, – рассказывал он, иногда мельком улыбаясь. – Но, разумеется, это не совсем то, чем я хотел заниматься до пенсии.
Урсула Фален по-прежнему была молчалива. До разговора, когда она уже съела свой салат с жареной куриной грудкой и наблюдала, как ван Делфт записывал заказы, приносил их, пробивал чеки – все это с удивительной ловкостью, – в голове у нее теснилось множество вопросов. Но теперь из них остался лишь один:
– Почему?
– Официально, – сказал ван Делфт, – это было неизбежное сокращение в рамках внутренней реорганизации. – Он сделал паузу, которая недвусмысленно дала понять, что это еще не вся история и далеко не истинная. – Кого-то уволили за то, что он прихватил домой детям пригоршню шариковых ручек, рекламные подарки по тридцать пфеннигов за штуку. Они вели за ним слежку, пока не подловили хоть на чем-то. Такое и со мной могло произойти. В этом смысле мне просто повезло.
– Но кому пришла в голову эта безумная идея – такого человека, как вы, с многолетним опытом…
– Я мог бы процитировать Гамлета, но не стану. Методы ужасающе просты. Вы ведь знаете, что наш концерн, как уже скоро половина планеты за последние два года, куплен этим симпатичным вам, защищающим природу молодым наследником триллиона? Ну и я был настолько самонадеян, что пытался противостоять цензуре, которая с тех пор у нас установилась.
– Цензура?
– Никто, естественно, не звонит из Лондона и не диктует, что можно, а чего нельзя. Так грубо мог действовать разве что Геббельс или Рэндольф Херст, но сегодня? Нет, если сегодня кто-то хочет что-то убить молчанием, он просто заполняет информационное место в СМИ чем-то другим, предпочтительнее всего пустяками и мелкими событиями, оправдываясь тем, что люди хотят читать именно это. А мы должны давать то, что люди хотят читать, в противном случае мы потеряем рейтинг и рекламные площади и погибнем в беспощадной конкуренции, все ясно, нет? И уже никто не узнает, что в Африке идет война, что существует в мире голод и такие-то и такие политические мнения. – Он двигал свой стакан по поверхности мраморного столика. – Все знают, какие темы там, наверху, якобы считаются деньгоносными и обеспечивающими рекламу, а какие нет. И если кого-то увольняют, для этого всегда находится хорошая нейтральная причина, формальный повод. Но любому ясно, что в действительности увольняют того, кто не нравится хозяевам в Лондоне.
Урсула разглядывала этого рыжеватого мужчину. Ван Делфт погрузнел с тех пор, как она видела его в последний раз, и больше не казался таким здоровым, как раньше. Она не знала, что ему сказать. И не хотела верить в то, что все обстоит так, как он сказал.
Ван Делфт испытующе смотрел на нее:
– Что, звучит параноидально? Как попытка оправдания неудачника?
Она пожала плечами:
– И что же вы такого натворили?
– Добился публикации репортажа о катастрофическом положении одного болгарского химического завода, принадлежащего группе Фонтанелли. Жуткий контраст к тем хвалебным гимнам, которые поют его действиям по защите природы и его концепции замкнутых циклов. Репортаж вышел, четыре страницы, семь цветных снимков, через неделю пошли разговоры о реорганизации, и к концу понедельника я оказался на улице. С выплатами, понятно. Но в моем возрасте это называется конец.
– Но ведь от этого за версту несет нечистым делом!
– Конечно. И
Она коротко и рассеянно рассказала ему что могла.
Теперь настала его очередь иметь огорошенный вид.
– О, боже мой. Урсула! Ведь вы же хотели получить докторскую степень? Разобрать архив семейства Вакки и заново переписать экономическую историю последних пяти веков?
– Да. – Она отвела волосы со лба на затылок и подоткнула их там. Но тщетно, потому что заколки у нее не было. – Детская мечта. Вместо этого я писала прайсы и вела бухгалтерию. Я могу вам рассказать все про каблирование радиосети.
У него был озабоченный вид.
– Но ведь это же была ваша мечта. Вы говорили, что архив во Флоренции – дар небес…
Урсула Фален разглядывала край своего стакана, в котором отражались окна бистро.
– Дар небес… Да, тогда мне так казалось.
Кристофоро Вакки несколько раз звонил ей, чтобы справиться, как у нее дела. Он никогда не пытался к чему-то ее принудить. Просто в какой-то момент перестал звонить и напоминать о себе.
– А теперь? Ведь самое трудное позади. Что мешает вам теперь написать докторскую диссертацию?
– Долги, например. Я должна зарабатывать деньги. И, кроме того, кто я такая? Одна из бесчисленных женщин с дипломом магистра, который им не пригодился.
– Вы женщина, которую Вакки допустили к своему архиву!
– Хотелось бы узнать почему. – Она смотрела в пустоту, думая о том дне, о рядах полок с бухгалтерскими книгами, запахе пыли и кожи, о завещании под стеклом… Она тряхнула головой: – Нет. Эта глава закрыта.
Ван Делфт хотел что-то возразить, но потом лишь задумчиво посмотрел на нее и сказал:
– Вам виднее.
Некоторое время они смотрели на прохожих за окнами, потом Урсула Фален тихо спросила:
– Неужто он правда стал таким могущественным? Фонтанелли, я имею в виду.
– Говорят. Я не настолько ориентируюсь в мире финансов, но иногда встречаю Джо Дженнера из экономической редакции – может, вы его помните, всегда шикарно одет, в таких очках под пятидесятые годы…
– Да. Кажется, я знаю, о ком вы говорите. Всегда с таким бледным лицом.
– Он всякий раз бледнеет еще больше, когда речь заходит о Фонтанелли. Он говорит, даже представить себе нельзя, какой возник гигант. Триллион долларов, говорит он, с самого начала был как куча взрывчатки, достаточная для того, чтобы разнести огромный жилой дом. Но Фонтанелли распределил эту взрывчатку по маленьким пакетикам, разместил их по стратегически важным точкам и соединил проводами. Теперь ему достаточно нажать на кнопку – и в воздух взлетит весь мир, образно говоря.
– Мы должны, наконец, что-то сделать, – сказал Джон и отодвинул тарелку. Жареная индейка с салатом осталась почти нетронутой. Сейчас тарелку унесут и вымоют, моющее средство вместе со связанными жирами стечет в канализацию. Все это попадет в ближайшие очистные сооружения, а о дальнейшем Джон не имел ясного представления. Со времени разговора с профессором Коллинзом конференц-зал отбивал у него всякий аппетит.
– Вы правы, – кивнул жующий Маккейн. – Но вначале мы должны узнать что.
Коллинз уехал с гигантским рабочим планом и с обещанием денег на десятикратное увеличение числа компьютеров, которые должны работать день и ночь, просчитывая миллиарды вариантов. Но даже если все они будут работать до изнеможения, первые результаты появятся только через три месяца – первые рекомендации действий.
