октября толпы, вооруженные автоматами и железными прутьями, двинулись на штурм Останкинской башни... Кто там стреляет?.. В кого?.. Откуда?.. По телевидению выступает Гайдар с призывом к москвичам «защитить демократию»... Армия, по-видимому, еще колеблется... А милиции как же?.. А специальные подразделения?.. Ничего было не разглядеть в кромешном мраке... Руцкой чуть ли не по самодельной радиостанции призывал «своих военных товарищей придти на помощь»... Решалось все-таки, наверное, в других сферах... На следующий день, как монстры из преисподней, появились на улицах танки... Выстрелы по зданию в прямой трансляции показывало «Си-эн-эн»... Сгорели два этажа. Согласно официальным данным, жертв не было. По заявлениям оппозиции, погибло полторы тысячи человек. Теперь уже, конечно, не установить. Кто окончательно победит, тот и напишет историю.
Сам воздух стал каким-то другим. Вынырнули откуда-то люди с невероятными деньгами. Разговоры вокруг шли уже не о демократии и патриотизме, а о том, кто, сколько, как и где заработал. Вроде бы со смешочком еще, но одновременно – серьезно: на колготках – так на колготках, на водке «паленой» – значит, на водке. Декорации жизни сменились во мгновение ока. У ларьков, расплодившихся на каждом углу, встали стриженые ребята в ярких спортивных костюмах. Раньше это было как-то не так заметно. Зашуршали по улицам дорогие машины. Забелели свежей эмалью стеклопакеты в окнах квартир, отделанных по европейским стандартам. «Плачущий большевик» стал членом правления коммерческого «Тверьуниверсалбанка». Банк вскорости разорился – правильно, чего ожидать от партийного деятеля, способного только к перекладыванию бумаг? Однако тоже – показательный факт. Произошла некая метаморфоза: из личинки, отбросив шкурку, выеденную изнутри, перебирая ножками, выкарабкался даже не жук, не бабочка, не мокрица какая-нибудь – нечто такое, чему еще нет названия. Иногда даже хотелось спросить: а вот если бы знать заранее, что так оно все получится, стал бы кто-нибудь защищать Белый дом в августе 1991 года? Или Верховный Совет в октябре 1993-го? Стали бы бороться тогда за демократию, за свободу?.. Только у кого спрашивать? Кому это сейчас интересно? Романтика выдохлась, началось элементарное выживание. Никому ни до чего не было дела. Басков сильно мучался, не понимая, куда можно приткнуться. Не в ларек же ему в самом деле идти? Леня, газета которого меж тем превратилась в еженедельник, подбрасывал иногда какие-то мелкие гонорары. Ясно было, однако, что, скорее, по дружбе. Однажды привел человека: требовалась брошюра – как на манер американских миллионеров «делать себя». Ты ведь, кажется, знаком с этой темой?.. Басков стиснул зубы и за месяц ежедневной двенадцатичасовой работы выдал двести с лишним страниц. Брошюра неожиданно начала продаваться. Довольный заказчик, Додон, тут же организовал серию платных лекций. Потом предложил создать свою фирму. Достал где-то денег, пробил отличное помещение на Перинной линии. Вообще все хлопоты взял на себя. Счастливая оказалась идея. Видимо, не только Басков, чувствовал себя неуютно в новой реальности. Одно время даже не хватало преподавателей. Всякого не возьмешь, нужно, чтобы соображал, что к чему. Додон только морщился: не забивай голову. А к концу первого цикла уже возникла и Зика. Проявила инициативу, дождалась после занятий, вежливо попросила разрешения проводить. Якобы у нее были вопросы. Шла – беспомощно заглядывая Баскову в глаза. Она его тогда здорово выручила. Так это все цеплялось одно за другое; казалось, что иначе и быть не может.
А с другой стороны были же и те первые месяцы после прощания, когда он, точно помешанный, действительно метался по комнате: падал на диван, лежал, обхватив голову, вскакивал, выбегал в прихожую – к пластмассовой мертвой тупости телефона, набирал до середины знакомый номер и потом все-таки бросал трубку. Так ни разу и не позвонил. Одна неделя... другая неделя... третья неделя... Странное, патологическое упрямство, которое ни в какой логике объяснить невозможно. Кошмарные это были месяцы. Непонятно, как выжил.
А почему Мизюня тоже не позвонила ему? Или, может быть, как и Басков, поняла, что тот прежний мир навсегда отошел в прошлое? Даже, скорее, не поняла, а почувствовала. И, наверное, сразу же восприняла этот шаг как неизбежную данность. Спрашивать теперь бесполезно. Пожмет плечами, ответит – так получилось. И ведь действительно – так получилось. Версия для себя. Как говорят в социотерапии, «личный туннель реальности».
Интересно, что больше они и в самом деле никогда не встречались. Поначалу Басков, томимый воспоминаниями, все надеялся, что вот-вот, сейчас, завтра, где-нибудь, как-нибудь – на каком-нибудь журналистском мероприятии, на презентации черт-те чего, на одном из фуршетов, которые вдруг, точно прорвало плотину, хлынули сплошной чередой. Все-таки живут где-то рядом. Собственно, даже пешком от дома до дома, наверное, минут пятьдесят, не больше. В конце концов, в метро могут столкнуться, в трамвае, в автобусе. Но больше – нигде, никогда, ни разу, все десять лет. Даже издалека Мизюню не видел. Такой это город. Такие здесь законы сумеречного бытия. Можно ходить по одним и тем же улицам, переулкам, в одном и том же транспорте ездить, жить в двух шагах, можно на одной стороне, в одном доме и все равно, как проклятые, нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах. Обычная петербургская фантасмагория: сначала упорно сводил, теперь – разводит.
Были с ним, правда, два странных случая. Года четыре назад, когда Басков, собравшись духом, решил, наконец, отремонтировать кухню: давно пора, грязь, трещины, потолок – в серых паутинных обметах, закончил довольно поздно, весь выдохшийся, на табуретке, откинулся к стене, закурил, то вдруг ни с того ни с сего подумал, что вот в субботу Мизюня вернется из своего санатория, а кухня, ах, к ее удивлению, как новенькая: потолок – покрашен, обои – немецкие, моющиеся, с картинками, плита отдраена – вместо копоти, поблескивает стеклом и темной эмалью. Посмотрит она на это великолепие и – просияет. Наверное, только на третьей затяжке сообразил, что вовсе не Мизюня вернется, а Зика... И тем же летом, это примерно месяца через полтора, когда в последние дни сентября вдруг навалилась на город оглушительная жара, эхо июля, градусов двадцать восемь, тридцать, нечем дышать, Басков, возвращаясь домой, купил у метро арбуз килограммов, наверное, на шестнадцать, пока тащил, каждые три минуты останавливался, отдыхал. И вот, поднимаясь в лифте, тоже подумал, что сейчас Мизюня примчится сломя голову с какой- нибудь презентации – вся запыхавшаяся, без сил, со стонами, язык на плечо. А у меня для нее – пожалуйста, в холодильнике. Как стрескает сразу два громадных куска. Как опять – просияет. И на щеках до самых ушей – розовые разводы. Такая смешная станет.
И снова, только уже отпирая квартиру, вдруг вспомнил, что никакой Мизюни не существует...
Басков посмотрел на часы. Было без четверти пять, и Ленино мероприятие, вероятно, уже перешло в стадию фуршета. Еще минут через пятнадцать-двадцать он завершится, а потом демократически настроенная интеллигенция расползется по ближайшим кафе, чтобы добавить. Не дай бог, кто-нибудь и сюда забредет. Пора исчезать. Тем более, что дома его ждет кошмарное количество срочной работы. Надо обязательно доработать статью, предназначенную в сборник по альтернативным европейским сценариям. Сборник уже готов, Вартанов дважды звонил, напоминал о сроках, сдать обещано было еще на прошлой неделе, а между тем в статье есть куски, полные смысловой невнятицы. Если не доработать сейчас, потом будет стыдно. Необходимо также ответить на три письма, полученные в последние дни: подтвердить согласие участвовать в очередном Московском семинаре по философии, здесь, правда, еще требуется четко сформулировать тему, а по оставшимся двум – поблагодарить и вежливо уклониться. Нет у него времени, чтобы столько ездить. И наконец, хоть переломись, надо внести в соответствующие разделы компьютера выписки из книг и статей, сделанные за прошлый месяц. Откладывать эту работу тоже нельзя: выветривается, утрачивает контекстность, наслаивается друг на друга, потом проще выбросить, чем разбираться, что здесь имелось в виду.
По телевизору, прикрепленному над стойкой бара, передавали сводку дневных новостей. Звук был негромкий, но в летаргическом безлюдье кафе слышался довольно отчетливо. Вот появилось лицо президента, рассказывающего об итогах своей недавней поездки в Чечню: компьютерный центр, задуманный еще три года назад, наконец введен в действие; тем самым во многом решается проблема занятости молодежи... Глядя на башенки и корпуса, живописно разбросанные по склону, Басков даже вздрогнул. С чего он взял, что танки выходили на улицы и обстреливали Белый дом? Ведь ничего этого, как известно, не было. Он хорошо помнил, что тогда, в октябре 93-го года, конфликт, предвещавший сначала кровавые столкновения, погашен был, тем не менее, безо всякой стрельбы. Хватило тогда ума. Хватило терпения и дальновидности. Кажется, при посредничестве Верховного суда России. И никакой войны в Чечне тоже не было: подписали, как с Татарстаном, документ о Конституционном урегулировании. Далее прошли выборы, Дудаев прочно увяз в коллизии с местным парламентом. Одно время колебалось, конечно, куда-то сползало, но – проехали; не более, чем в других регионах. И не было никаких последующих
