расчерченную матовыми делениями мензурку, попросил девушку налить сто. Взял к этому бутылку «Боржоми», конфету, похожую на маленький гробик, упакованный в цветную фольгу. Еще что-нибудь? Пожалуй, достаточно... Посетителей здесь, к счастью, не было. Столик у забрызганного окна, сквозь пузырчатые разводы которого брезжила тень набережной, был свободен. Струилась из телевизора тихая музыка. На зеленых, как в милиции, стенах висели портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, Брежнева. А в простенке между бутылками бара был распластан специально подсвеченный громадный плакат, где красноармеец с бешеными глазами, потрясая винтовкой, призывал всех на борьбу с Деникиным. Кафе, видимо, не случайно называлось «Агитка». Знамение времени: пыльная советская атрибутика используется как попса. Бог с ними, это уже никого не волнует.
Коньяк провалился внутрь жидким огнем. Светлая начинка в конфете оказалась неожиданно вязкой. Басков едва разодрал склеившиеся зубы... Что-то такое назревало уже давно. Еще год назад, как подземный пожар, начали расползаться какие-то странные слухи. Путч провалился в августе, полностью задавили, а Гайдара на должность премьера, ответственного за реформы, назначили лишь в октябре. Так вот, немного посмеиваясь, говорили, что
Все ехало куда-то не в ту сторону. Давно ли, кажется, Хасбулатов, Руцкой и прочие деятели «первого демократического призыва» стояли вместе с Ельциным перед толпой на балконе Белого дома – держали броневой щит, чтобы прикрыть от снайперов. Глупость, конечно; от снайперов никакой щит бы не спас. Скорее – символ, знак братства, жест демократического единства. Какие слова тогда были сказаны! Какие были даны клятвы и обещания! А теперь, чуть больше года прошло, те же Хасбулатов с Руцким кипящими от ненависти голосами требуют отправить президента в отставку. Самое тогда модное словечко – «импичмент». Требуют переговоров, уступок, выборов, отмены выборов, переноса выборов. «Десять чемоданов компромата», которые угрожает представить в прокуратуру Руцкой. Тайные счета в банках, укрытие денег, вымогательство, незаконные сделки, подкуп, шантаж. Куда потом эти чемоданы делись? Сам Руцкой уже после ареста, после отсидки, после всей грязи, которую на него в свою очередь слили, как ни в чем не бывало победно стал губернатором, превратил, по слухам, в семейную кормушку всю область, еле-еле потом от него избавились. Мизюня, конечно, была права: те нисколько не лучше этих.
Что, что случилось с людьми? Как могли вчерашние друзья и соратники, спаянные общим порывом, превратиться в непримиримых врагов? Какой вирус их отравил? Это сейчас понятно, что в ненависти, в бреду и конвульсиях агонизировало недавнее прошлое. Поглощались дремучим небытием и первые, и вторые. В атмосфере удушающих обвинений прошел референдум, который – «да-да-нет-да». Вот, уже ни единого вопроса из этого референдума не припомнить, никто, кроме историков, не объяснит, в чем там была суть, а формула, вколоченная когда-то политтехнологами, так и застряла... Как-то безо всякого перехода грянуло лето. Зной в том году был такой, что листья на тополях обвисали серыми тряпочками. Казалось, они уже никогда не расправятся. Блистало солнце. Раскалялась мятая жесть карнизов и труб. А в новостройках, где от жары и безводья трава по-настоящему так и не выросла, точно экзотические торнадо, гуляли, завиваясь до крыш, пыльные вихри. Казалось гибнет сам город. Какой-то обветшалый он стал, облупившийся, жалкий и страшный одновременно. Это – Санкт-Петербург? Не было никакого смысла переименовывать. Транспорта теперь приходилось ждать минут по сорок, а когда подъезжал наконец автобус или поцарапанный, давно не мытый трамвай, оказывалось, что внутрь просто не втиснуться. Мостовые – в выбоинах, на тротуарах – мусор, окурки, обрывки листовок, газет, плакатов... Но задыхались, разумеется, не от этого. Задыхались при мысли о том, что полыхнуть может в любую секунду. Вдруг одна из республик, где в администрации коммунисты, окончательно очумеет и провозгласит у себя советскую власть? Что тогда делать? Вводить войска? Русский бунт, как известно, – бессмысленный и беспощадный. Россия повторит судьбу Югославии. Слухи о тайных вооруженных отрядах, которые уже сколачивает оппозиция. А за кого народ? Ясно, что – ни за кого. Народ, как и во времена Французской революции, сам по себе. Одно дело – Конвент, где кипят страсти интеллектуалов, и совсем другое – провинция, погруженная в повседневные хлопоты. Провинция всегда отстает от столицы на целую историческую эпоху. И потом, разве народ будет что-то решать? Главный вопрос сейчас – на чьей стороне армия? Ведь абсолютно понятно, что генералам демократия не нужна. А КГБ, то есть нынешнее ФСБ? Как бы не переименовывали данное учреждение, но это – те же самые люди. Еще совсем недавно могли арестовать любого, предъявить обвинение, отправить в лагерь или в тюрьму. От власти просто так не отказываются. Вроде бы в Москве какие-то столкновения демонстрантов с милицией уже были. Или не были? Нет, были, есть раненые, убитые, задержанные, ведется расследование. Только, как всегда, пытаются от нас скрыть. После Ходынки убитых тоже тайно закапывали на окраинных кладбищах. Какой дурак будет рассказывать правду? Вот пойдет завтра по Невскому очередная демонстрация «Новой России», впереди – заграждение, ОМОН с автоматами, водометы. Неужели эти ребята будут стрелять в народ? А ты думаешь, что такое возможно только в Латинской Америке? Помнишь, при Горбачеве еще, была история в Грузии, когда запросто – саперными лопатками по головам? Так никто за это и не ответил. В общем, настроение бодрое, идет ко дну.
Ничего невозможно было понять в те месяцы. Все – расплавленное, все, как магма, течет и обжигает почти до беспамятства. Баскову вдруг предложили написать книгу о новом европейском сознании. Появился какой-то Максим, директор издательства, лет за тридцать, перетянутый от уха до уха бородкой под Хемингуэя. Сразу чувствовалось, что из тех, старых времен. Басков, надуваясь собственной значимостью, дал согласие. Даже взял под эту работу вполне приличный аванс. Что такого? Почему бы ему и не высказаться о новом европейском сознании? Пора, пора объяснить Европе, что она собой представляет!.. Леня Бергер, узнав о заказе, сказал: Только не вздумай и в самом деле писать. – Почему? – А потому что не надо... – И как в воду глядел. Басков больше месяца просидел в колоссальном, придавленном ламповой тишиной зале Публичной библиотеки, перелистал множество толстых сборников, книг, журналов, через три недели пришел в ужас от своего потрясающего невежества: ни истории толком, ни философии, ни экономики, ни культуры. На языке социотерапии называется «бессознательная некомпетентность» – это когда человек даже не догадывается, что чего-то не знает. Лет двадцать нужно, не меньше чтобы все это освоить. С красными от стыда ушами позвонил в издательство и попросил отсрочку до осени. Как будто это могло что-нибудь изменить. И тем не менее. Осенью, конечно, все было уже не то. Все – с ног на голову. Издательство растворилось в пене очередных катаклизмов. Максим, будто тень минувшего, всплыл после где-то в коридорах городской администрации; долго вспоминал при встрече, не вспомнил, махнул рукой: сколько таких авансов было тогда роздано...
Это, однако, позже. А в то время Басков был просто ошеломлен неудачей. Рассеивались какие-то иллюзии. Чем, собственно, он занимался с тех пор, как оставил работу? Ведь были когда-то потрясающие, грандиозные планы. Ждал свершений, собирался чуть ли не облагодетельствовать все человечество. А в результате – что? статеечка – здесь, статеечка – там, статеечка – в третьем месте, поскольку в первые два не взяли. Было ясно, что у него же нет настоящей склонности к журналистике; не хватает напористости, энергии, внутренней дрожи, умения написать так, чтобы даже от самых элементарных фактов у читателя начинало бы подпрыгивать сердце. Нет природного дара «делать нечто из ничего», создавать фантомы, хотя бы на секунду затмевающие реальность. Вот так – не журналист, не политик, не писатель, не интеллектуал. Непонятно, как жить. И, главное, опять непонятно – зачем? Раньше было понятно. По крайней мере такого вопроса не возникало. А сейчас – где, куда? Точно щепка, болтается в водовороте событий.
