Берег Утопии

уже молодой человек (20 лет) с номером герценовского журнала «Колокол». «Взрослая» Тата, которой почти 15, бежит через сад и перекрикивается с Няней. У той под присмотром девятилетняя Ольга и коляска, в которой спит младенец (Лиза); Няня идет за Татой. Данная сцена напоминает сон Герцена в начале пьесы.

Герцен (Саше). Мы теперь переправляем в Москву пять тысяч экземпляров!

Миссис Блэйни. Тата! Тата!

Тата. Вот хочу и буду! Вы не моя няня!

Миссис Блэйни. Посмотрим, что скажет на это мадам Огарева!

Герцен (продолжая говорить Саше). Саша, ты слушаешь? «Колокол» читают десятки тысяч учителей, чиновников.

Тата забегает в дом, который может быть виден или нет, и оттуда немедленно доносится ее спор с Натали.

Ольга (между тем). Я не хочу чаю!

Миссис Блэйни. Только ты не начинай дурить…

Герцен (Саше). Мы с Огаревым были первыми социалистами в России, еще до того, как сами узнали, что такое социализм.

Огарев, возвращающийся с прогулки, заходит в сад. В его облике есть что-то неблагополучное.

Ольга (начинает плакать.) Меня нельзя заставлять…

Герцен. Мы читали все, что могли достать. Мы много позаимствовали у Руссо, Сен-Симона, Фурье…

Тата с гневом выбегает из дома.

Тата. Я покончу с собой!

Огарев. (Тате). Что случилось?

Герцен…Леру, Кабе…

Тата. Она считает меня ребенком.

Миссис Блэйни. Не груби!

Тата. He вы – она!

Огарев. Тата, Тата… Дай я вытру тебе лицо…

Тата. И вы тоже!

Миссис Блэйни. Ты разбудишь Лизу.

Герцен. Позже мы взялись за Прудона, за Блана…

Тата, не задерживаясь, убегает.

Младенец начинает плакать. Огарев наклоняется над коляской и успокоительно гукает. Сердитая Натали выходит из дома.

Миссис Блэйни (в коляску). Вот смотри, папочка пришел.

Натали. Свекла! Вы видели?

Герцен (Саше). У Прудона мы взяли уничтожение власти…

Натали (Миссис Блэйни). А с ней что такое?

Миссис Блэйни. Говорит, что не будет пить чай.

Ольга (сердито). Я сказала, что не стану пить эту жирную гадость!

Герцен (Ольге). Иди, поцелуй меня.

Натали. Не дам я тебе никакого жира. Перестань плакать, а то я тебе клизму поставлю.

Герцен. У Руссо – благородство человека в его первооснове…

Огарев здоровается с Натали, которая порывисто его обнимает и начинает рыдать.

(Саше.) У Фурье – гармоничное общество, уничтожение конкуренции…

Миссис Блэйни увозит коляску в дом. Натали прерывает объятие и следует за миссис Блэйни.

Натали (Ольге). Пойдем, ты устала, вот и все! Пораньше ляжешь спать!

Ольга. Я не устала! Не устала! (Непокорно отступает в сад и исчезает из виду.)

Герцен (между тем). У Блана – центральную роль рабочих…

Огарев. Перестань морочить голову бедному мальчику; он будет врачом.

Герцен. У Сен-Симона…

Огарев (ностальгически). Ах, Сен-Симон. Оправдание плоти.

Саша. Это как?

Огарев. Нам всем возвращают наши тела, которых нас лишило христианское чувство вины. Да, это было отлично придумано, сен-симоновская утопия… устройством общества занимаются ученые, и сколько угодно этого самого, ну сам знаешь чего.

Герцен. Прости меня, но там было развитие всей человеческой природы, нравственной, моральной, интеллектуальной, художественной, а не только нашей чувственности… в отношении которой некоторым из нас не требовалось особого поощрения.

Огарев. Да, но без стыда, без исповедей и клятв никогда больше этого не делать.

Герцен. Я имел в виду тебя.

Огарев. Я тоже имел в виду себя.

Герцен. Будь другом, принеси мне бокал красного вина.

Огарев. Когда доходило до любви, я был вполне исправимым романтиком. И рюмку водки.

Саша смотрит на Герцена, который пожимает плечами; Саша уходит.

Герцен. Это не я. Это Натали. Она винит себя за тебя и притом не считает нужным это скрывать.

Огарев. Послушай, Саша, не спрашивай ты все время у Натали, сердится она или нет. Если у нее недовольное выражение, не обращай внимания, тогда, может быть, дело пойдет лучше.

Герцен (задумчиво). Да. Хорошо.

Огарев (задумчиво). С другой стороны, если не обращать внимания, то может выйти еще хуже. Я не знаю, это трудный вопрос.

Герцен. Ну да, ты прав. Я не могу уследить за ее логикой.

Огарев. Но мы должны ее успокаивать, мы должны ей помочь.

Герцен. Ты прав. Но и ты тоже хорош. Когда ты напиваешься, она говорит, что мы испортили твою жизнь. Я не знаю, что ей нужно. Сначала она хотела тебя, потом меня, потом пять минут она сходила с ума от счастья, что мы все любим друг друга, потом она решила, что ее любовь ко мне была чудовищна и она должна быть за нее наказана. Во сне она видит меня с другими женщинами, и мне приходится это отрицать, хотя это был вовсе не мой сон, а ее. Она истерична. Единственное, что ее успокаивает, – это интимные отношения. Если бы только она не забеременела.

Огарев. Если бы только ты не сделал ее беременной.

Герцен. Да, ты прав. Хочешь знать, как это случилось?

Огарев. Может, пожалеешь меня?

Герцен. Это было в ту ночь, когда мы узнали, что царь созвал комитеты по отмене крепостного права – и сделал так, чтобы об этом все узнали! – в России, где все происходит по секрету. Это означало, что мы одержали победу. Раскрепощение было делом решенным, оставалось договориться о мелочах, но сдержать это было уже нельзя, это должно было совершиться. Я чувствовал себя каким-то завоевателем.

Огарев. Да, да, достаточно, вопрос исчерпан. (Пауза.) И вот Лизе почти уже год.

Герцен. Что ж, мы знали, что договориться о мелочах будет трудно.

Входит Саша с бокалом красного вина, аккуратно доставая рюмку водки из кармана. Он протягивает Герцену вино, а Огареву – водку. Огарев пьет залпом. Саша кладет пустую рюмку в карман.

Огарев (между тем). Крестьяне не могут ждать, пока у Лизы появятся внуки. И «Колокол» тоже не может…

Герцен. Мы заявили свою позицию – отмена пером или топором, только топор приведет к