Берег Утопии

Замечательная вещь! (Читает.) «…Специальный состав для воздействия на желудок, печень, почки, легкие, кожу и пищеварительные органы, очищают кровь, которая является основой жизни, и таким образом исцеляют болезнь во всех ее видах… «Я подумал, что раз так, то стоит попробовать. Но, возвращаясь к вашему геморрою…

Доктор. Я не страдаю геморроем.

Тургенев. А вот о себе я этого сказать не могу. Но если вдруг это с вами случится, то вот вам совет. Я обнаружил, что чтение книги доктора Маккензи заставляет меня постоянно думать о своем… в то время, как, читая Пушкина, я совершенно о нем забываю. Практическая польза. Я в нее верю.

Доктор. Нынешний век требует ничего не принимать на веру.

Тургенев. Совершенно ничего?

Доктор. Ничего.

Тургенев. Вы не верите в принципы? В прогресс? Или в искусство?

Доктор. Нет, я отрицаю абстракции.

Тургенев. Но вы верите в науку.

Доктор. В абстрактную науку – нет. Сообщите мне факт, и я соглашусь с вами. Два и два – четыре. Остальное – конский навоз. Вам не нужна наука, чтобы положить хлеб в рот, когда вы голодны. Отрицание – это то, что сейчас нужно России.

Тургенев. Вы имеете в виду народу, массам?

Доктор. Народ! Он более чем бесполезен. Я не верю в народ. Даже освобождение крестьян ничего не изменит, потому что народ сам себя ограбит, чтобы напиться.

Тургенев. Что же вы в таком случае предлагаете?

Доктор. Ничего.

Тургенев. Буквально ничего?

Доктор. Нас, нигилистов, больше, чем вы думаете. Мы – сила.

Тургенев. Ах да… нигилист. Вы правы, мы не встречались раньше. Просто я все искал вас, сам того не зная. Пару дней назад, когда была буря, я отправился на Блэкгэнг-Чайн. Вы там бывали? Отсюда недалеко, надо идти на запад вдоль обрыва. Там наверху есть место, где растет трава – на самом краю скалы, которая обрывается на четыреста футов, туда, где море разбивается о камни и галечный берег. Там есть спуск, извилистая тропа, по которой идешь мимо тысячелетних слоев разного цвета на срезе скал, мимо известняка и черных железистых пород, желтого песчаного камня и темно-синей глины… Шум там непередаваемый. Мне казалось, что я слышу стоны, всхлипы, орудийные залпы, звон колоколов, исходящий из сердца гневных вод. Казалось, стоишь у истоков мира, где мощные силы природы смеются над нашими жалкими утехами и обещают лишь ужас и смерть. Я понял, что для нас нет надежды. И вдруг в моем сознании возник человек – темная безымянная фигура. Сильный, неизменный, без оттенков, без истории, будто выросший из самой земли вместе со своими злыми намерениями. Я подумал – я никогда о нем не читал. Почему никто не написал о нем? Я знал, что он – это будущее, которое пришло раньше срока, и я знал, что он тоже обречен. (Пауза.) Я не знаю, как вас назвать?

Доктор. Базаров.

Растет сопровождающий слабый звук – повторение шума в Блэкгэнг-Чайн. Тургенев и Доктор остаются, глядя в море.

Март 1861 г

Сад. Татарисует. За сценой Лиза, двух лет, начинает вопить. Тата оглядывается и нетерпеливо вздыхает. Торопливо входит няня.

Тата. Она залезла в крапиву.

Миссис Блэйни. Но ты же должна была за ней смотреть.

Тата. Я смотрела.

Няня отправляется выручать Лизу. Входит Огарев с газетами. Он возбужден. Тата рада его видеть.

(Огареву.) Papa пошел отправлять вам телеграмму.

Огарев. Даже в нашей маленькой газетенке напечатали, представляешь!

Тата. А в Патни приятно жить?

Из дома выходят Джонс, английский чартист, и Кинкель.

Джонс. I say! I say! Огарев, отмена крепостного права!

Кинкель. Wunderbar![105] А где Герцен?

Джонс протягивает руку. Огарев пожимает ее, затем обнимает Джонса и Кинкеля.

Джонс. Oh, I say!

Из дома выходят Блан и Чернецкий с бутылкой шампанского.

Чернецкий (со слезами, размахивает «Колоколом»). Невероятно! Невероятно!

Блан. Огарев! Поздравляю!

Джонс (Тате). Как вы, должно быть, горды.

Блан. Где Герцен?

Джонс. Царь оправдал все надежды, которые возлагал на него ваш отец.

Спешно входит Герцен (не из дома, а с другой стороны). Из дома выходит Натали с букетом. За ней идет Ледрю-Роллен.

Герцен. Мы устроим праздник для всех русских в Лондоне.

Натали. Посмотри, что мы получили – от Мадзини!

Входит служанка с подносом с бокалами.

Ледрю-Роллен. Браво, Герцен!

Джонс. Свобода для пятидесяти миллионов крепостных!

Кинкель. Не топором, а пером!

Огарев. Твоим пером, Саша!

Герцен и Огарев обнимаются. Остальные мужчины аплодируют им. Герцен подбегает к Натали и подхватывает ее.

Герцен. Мы победили! Мы победили!

Каждый берет по бокалу.

Огарев. Прогресс мирным путем. Ты победил.

Они выпивают по бокалу. Все уходят обратно в дом, переговариваясь. Герцен и Натали отстают и страстно целуются.

Наступает лунная ночь.

Декабрь 1861 г

В доме все напоминает о Рождестве. Герцен расхаживает с одномесячным младенцем на руках. Тот отчаянно плачет, в то время какНатали кормит грудью его близнеца. Огарев сидит за столом с бумагами. Кресло или диван Натали накрыт большим красным знаменем, которое используют как покрывало. Герцену каким-то образом удается успокоить рыдающего младенца.

Герцен. Мы увлеклись. Или я увлекся.

Огарев. Да все увлеклись. Ты не виноват. Освобождение крепостных произошло по-русски. Свободу кинули им будто кость своре собак… и прописали ее такими юридическими загогулинами, что даже грамотные мужики в деревнях ничего не поняли; чего же ты ждешь? Крестьянам объявляют, что они свободны. Они думают, что земля, на которой они работали, теперь принадлежит им. Так что когда выясняется, что им не принадлежит ничего и что они должны платить выкуп за свою землю, тогда свобода начинает очень походить на крепостную зависимость.

Герцен. Чернышевский, наверное, ухмыляется. Бунты более чем в тысяче поместий… сотни убитых… Праздничные пироги пошли на похоронный ужин. Сколько гостей у нас было?

Натали. Несколько сотен.

Герцен. И еще оркестр и семь тысяч газовых фонарей для иллюминации дома…

Натали. И мое несчастное знамя… гляди… (Выбившись из сил, Огареву.) Да возьми ты его, то есть ее, не могу я больше…